«Цветы опять свежи и новы, и роща дивно зелена...»

Ему приснились голоса. Это были женские голоса. Они смеялись и разговаривали. Он проснулся, весь в радостном предчувствии, и в момент просыпания понял, что голоса принадлежат его жене и десятилетней дочери и что те вдвоем готовят блины на кухне, хлопают дверцей холодильника и звенят ложками и тарелками, как будто связкой колокольчиков.

Он успел одновременно удивиться тому, что они так рано встали, — ведь по выходным он обычно вставал раньше всех, — и обрадоваться сладким блинам и солнечному воскресенью.

Он лежал с закрытыми глазами и еще несколько секунд с улыбкой слушал голоса, доносившиеся из кухни, а потом вдруг осознал, что они медленно растаяли вместе со сном, что голосов там нет и уже давным-давно быть не может, что сегодня не воскресенье и что вообще еще не утро, а глубокая ночь между вторником и средой.

И тогда его сердце снова ухнуло вниз, провалилось внутрь себя, а на его месте черным вихрем выросла гудящая труба, засасывающая его в темноту, от чего снова хотелось кричать в подушку и одновременно скулить, как порванной собаке.

Карл откинул одеяло и быстро сел, прижимая правую руку к груди и пытаясь дышать. Он знал, что заснуть больше не получится, а отвлечься можно только одним способом. Он включил лампу (лампа мигнула и перенесла Карла из чужого, теневого, мира в мир обычных теней), взял с тумбочки томик Шелли в переводе на русский и открыл наугад:

Пусть отошли в былое страсти —
Еще покуда в нашей власти
Их след в сознанье сохранять…

Карл захлопнул книгу, зажмурил глаза и прижал томик ко лбу. Холодная обложка липла к коже и пахла итальянским пляжем. «Почему снова на том же месте? — подумал Карл. — Почему она все время открывается на том же самом месте?!»

Он глубоко вдохнул, выдохнул и стал пытаться думать о работе.

— Зачем он оставляет рядом с жертвами томики Шелли? — произнес Карл вслух, все так же прижимая книжку ко лбу. Снова вдохнул и продолжил уже про себя: — Почему не Томаса Манна или какого-нибудь Гете? Самого Шелли нашли утонувшим и с книжками стихов в карманах пальто, с этим все ясно. Но для чего убийце эта карусель со стихами? И зачем ему дался именно этот Шелли, которого и знать-то никто не знает? А главное, зачем мне думать обо всем этом, когда мои мысли заняты совсем другим? Почему только я должен вечно придумывать версии? Почему не Кристиан? Или не этот новенький из Любека, герр Тамм?

Задавая себе все эти вопросы, Карл не заметил, как вернул книгу на тумбочку, встал, почистил зубы и сварил кофе, душистый, как ночь в Тоскане, и черный, как последний отпуск на Адриатике. Его мысли о работе были похожи на хлебные крошки, рассыпанные по Александерплац. Они быстро исчезали, склевываемые воробьями, а под ними лежали крепкие булыжники настоящих вопросов. Тех мыслей и идей, которые, по его мнению, должны были принести спасение. Вне зависимости от того, сколько крошек бросали сидящие на лавочках люди, булыжники Александерплац никогда не пропадали из видимости.

Чтобы разобраться в этих вопросах, Карл часто представлял, что пересказывает кому-нибудь содержимое прочитанных книг. Как будто он сидит в баре, держит ладонь на холодном стекле пивной кружки и объясняет другу, сидящему напротив, весь этот мир. И мир становится ближе и понятнее.

Представь себе бесконечную во все стороны пустую и темную комнату, в которой кто-то включил фонарик и посветил вдаль. Что мы увидим? Увидим ли мы что-нибудь? Того, кто держит фонарик? Сам фонарик? Луч света в темноте? Казалось бы, мы должны увидеть как минимум этот самый луч. Но нет, в действительности, если задуманная комната будет достаточно стерильной и в воздухе не будет пыли, то свету не от чего будет отразиться, и темнота останется такой же беспросветной. Мы не увидим свет, пока он не будет направлен прямо в наши глаза. Как это ни парадоксально, свет невидим. И невидимость — это, как ни странно, еще наиболее понятное его свойство.

Карл подошел к машине, стоявшей у открытого, пропахшего вчерашней жарой, гаража, забрался внутрь, завел мотор и включил фары, осветив лес, за которым проходили железнодорожные пути. Между ближайшими, выступавшими из леса, стволами были видны другие стволы, между ними третьи и так далее. В это время суток вряд ли можно было с уверенностью утверждать, что за перелеском действительно находится железная дорога. С таким же успехом там могло быть озеро или край земли. Карл пощелкал фарами, то пряча лес во тьму, то снова возвращая его к жизни, каждый раз надеясь, что вместо леса там появится что-нибудь другое. Все равно, что именно. Просто другое. Но другое не появлялось, поэтому Карл оставил эту игру и медленно поехал по пустой улице своей деревни, висевшей в ночной пустоте на краю огромного Берлина.

Он любил это время суток, когда тебя еще нигде не ждут и можно неспеша ехать на работу и думать о своем. Когда мысли в голове текут и переплетаются между собой по своей прихоти, и ты думаешь одновременно и о прочитанных научно-популярных книжках, и о собственном прошлом. И может быть, немного о будущем тоже.

Физик-теоретик Ричард Фейнман говорил, что всю квантовую механику можно получить из одного только тщательного обдумывания последствий эксперимента со щелями, который в истории физики проделывался тысячи раз и всегда давал одни и те же, до боли странные, результаты.

Возьмем кусочек непрозрачной фольги и проделаем в нем две тонкие щели на расстоянии в одну пятую миллиметра друг от друга. За фольгой поставим экран и посветим на щели лазером. Если бы свет распространялся прямолинейно, как это, казалось бы, и должно быть в случае со светом лазера, мы бы увидели на экране две яркие полосы, расположенные на расстоянии в одну пятую миллиметра друг от друга. Но на деле мы получаем множество ярких и темных полос без резких границ. Это явление в физике называется интерференцией.

Карл посмотрел на мигнувшее табло — четыре утра. Двенадцать часов назад по пути из здания полиции к парковке он увидел спешащих к трамвайной остановке женщину и девочку. Обе они снова были ужасно похожи на его жену и дочь. Те же прически и черты лица. Даже летний джинсовый комбинезон на девочке — точно такой, как они купили тем летом в Италии.

Его жена Нина, еще живя в России, где он с ней познакомился, изучала английскую литературу и продолжила это дело после переезда в Германию и рождения дочери. В то последнее лето на Адриатике она дописывала докторскую по британскому романтизму. Блейк, Байрон, Шелли — все то, что двести лет назад вызывало бури эмоций и, видимо, двигало человечество куда-то вперед, а в наши дни уже практически бесследно растворилось в культурном пространстве. Кроме литературоведов, почти никто сейчас не помнит не только стихов, но и имен этих древних поэтов. А Нина помнила. И хотела, чтобы их помнил Карл. Бог знает, зачем. Карлу даже в юности не нравились стихи. Если на то пошло, то, скорее, проза. Детективы, с которых когда-то началась его любовь к будущей профессии. Но Нина могла в любое время дня и ночи положить перед ним томик Байрона или Шелли в переводе на русский, и он вынужден был читать вслух английских классиков, со скрипом вспоминая школьные уроки русского языка. Карлу казался нелепым этот парадокс, он нервничал, но читал, хотя мысленно и проклинал русских, которые свой собственный язык любили явно больше чужих, даже когда делали вид, будто изучают британский романтизм.

Особенно сильно это стало нервировать его в отпуске в Италии, где они ездили по местам чужой славы от Тосканы до побережья, — в городе, где снимал виллу Байрон, у бухты, в которой выловили тело утонувшего Шелли… На Карла то и дело накатывали волны глупой, непонятной ему самому, агрессии. Видимо, сказывались двадцать лет работы в криминальной полиции. А может быть десять лет брака. Его коллега Кристиан шутил, что и то, и другое равнозначно. Во время приступов Карл до хруста сжимал зубы и шел гулять по оливковой роще рядом с морским берегом, где они снимали домик. Но даже в такие моменты он продолжал любить эту русскую женщину, которая родила ему русского ребенка. И которая сама была похожа на ребенка, когда вместе с дочкой они бежали по узким улицам древнего итальянского города, звенящего эхом их легких шагов на все стороны света. Это было как продолжение юности, исчезнувшее сразу после их смерти. После их смерти Карл вдруг остался один в мире, который очень напоминал тот, что окружал его прежде, но был значительно более тусклым и чужим. И в этом уже не было парадокса.

Если в кусочке фольги между двумя имеющимися щелями мы прорежем две дополнительные, то картина меняется. Казалось бы, мы добавили света, значит, на экране позади фольги его тоже должно стать больше. Но этого мы не увидим. Внезапно рисунок от четырех щелей представляет собой не комбинацию смещенных рисунков двух пар щелей, а имеет совершенно иную структуру. При появлении двух дополнительных отверстий, пропускающих свет, на экране появляются неосвещаемые участки, которые были освещены до этого. Таким образом, появление двух дополнительных источников света затемняет часть экрана.

Это значит лишь одно. В четырехщелевом эксперименте через вторую пару щелей проходит что-то, препятствующее попаданию света из первой пары щелей на определенные участки экрана. То, что создает помехи, очевидно, находится в самом луче света. И это нечто ведет себя так же, как сам свет. Оно всегда присутствует в луче света, оно отражается вместе со светом и останавливается тем, что останавливает свет. Но что это? Быть может, это и есть сам свет?

Вчера, когда Карл заметил женщину и девочку, ему снова стало не по себе. Снова это чувство размытой реальности. Казалось, стоит протянуть руку, и рука коснется звонкой стенки, разделяющей миры. И тогда эта незнакомая женщина, продолжая держать за руку девочку, обернется и окажется Ниной.

Карл увидел, как они опоздали на трамвай, а потом пошли пешком вдоль по улице. Солнечный свет лился на них с неба, светлые, будто бы действительно славянские, косы обрамляли их головы, которые двумя спутниками плыли параллельно поверхности земного шара, и Карлу показалось, что в такую жару единственной возможностью спасти женщину и девочку от солнечного удара было укрыть их в прохладе его автомобиля. Его сердце внезапно запнулось и заныло от прилива нежности к этим двум незнакомым людям. Карл вспомнил, что в тот момент ему в голову пришла важная, хотя и не до конца понятная мысль. У мира есть две стороны, одна сторона — жизнь, другая сторона — вечная жизнь, подумал он. После чего догнал женщину и девочку, представился, показав им полицейское удостоверение, и предложил подвезти.

Один твой взгляд, одно движенье
Едва поймав, воображенье
Мир воссоздаст в одно мгновенье…

Чтобы избавиться от гипотетической возможности взаимодействия фотонов друг с другом, физики провели тот же эксперимент, но на этот раз выстреливая в щели одиночными фотонами, которые по определению являются неделимыми частицами. Однако, картина не изменилась. Ни один из летящих фотонов, пролетев сквозь одну из щелей, не попал в участки экрана прямо напротив этих щелей, как будто по дороге он сталкивался с чем-то еще, летящим вместе с ним, и попадал в экран, отклоняясь от своей изначальной траектории. Но поставив у всех щелей датчики, физики ни разу не смогли зафиксировать проход фотона одновременно через две щели. Таким образом удалось выяснить: то, что находится в луче света и проходит через щели одновременно с фотонами, невозможно поймать и зарегистрировать. И единственное, что можно предположить, пытаясь понять, что здесь вообще происходит, это то, что вместе с обычными фотонами сквозь все четыре прорези к экрану летят так называемые теневые фотоны, которые можно обнаружить лишь косвенно, только через их воздействие на реальные фотоны, приводящее к интерференции.

Карл припарковался у здания криминальной полиции и долго сидел в машине, глядя, как неспешно светлеет небо. Потом он достал из бардачка томик стихов Шелли и сорвал с него целлофановую обертку. Те же стихи, но на немецком языке. На русском их было не достать. Карл посидел еще четверть часа, раз за разом открывая книгу наугад и поглаживая гладкие новенькие страницы, затем вылез из машины и поднялся в офис. Здесь было проще думать о работе. Он ходил между столами, похлопывая себя книгой по бедру, и размышлял.

Что нам известно?

Есть серия убийств. Не просто похожих, а идентичных. Всегда по две жертвы. Всегда со следами наручников на руках. Да, у воды. Благо озер в Берлине полно. Но умерли они явно не там. Преступник садится жертве на грудь, зажимает ей нос и льет в горло воду, пока та не напивается до смерти. Это нам известно? Пожалуй, известно. Волосы и одежда сухие. До этого додумался герр Тамм. Он вообще наблюдательный. В Любеке за ним десятки раскрытых дел. Но он не думает дальше своего носа. Говорит, что не любит делать поспешных выводов. Может быть, и не лукавит. Но рабочие версии приходится придумывать Карлу. Почему каждый раз томики со стихами Шелли? Преступник любит поэзию? Маньяк, сбрендивший на романтизме? Но что из этого следует? Какие выводы представить на сегодняшней планерке? Как найти единственно верную тропинку в расследовании, по которой можно с легким сердцем пустить на поиски весь отдел?

Карл вдруг подумал, как было бы прекрасно, если бы он мог рассказать всем этим людям о своем горе, о том, чем действительно заняты его мысли. Они не смогли бы ему помочь, но могли хотя бы послушать. Понять, что он ищет вот уже два года. Что или кого. Или и то, и другое. Щелку в пространстве, через которую можно добраться до жены и дочери. Они где-то рядом. За перелеском на краю Берлина, за углом продуктового магазина, за взмахом чьей-то руки на улице. Но не достать, не услышать их голоса, не прижаться щекой к волосам. Это как дом на другой стороне реки, как звезда на другой стороне времени, как жизнь на другом берегу смерти.

Наш современник, британский физик Дэвид Дойч рассчитал, что теневых фотонов, вылетающих с пучком света, должно быть значительно больше реальных. Причем «значительно» значит здесь действительно «очень много». По его расчетам на один видимый фотон их должно приходиться от одного триллиона до бесконечности. А дальше начинается самое интересное.

Теневые фотоны проходят сквозь щели вместе с реальными фотонами и меняют траекторию последних. Но если мы оставляем открытой лишь одну щель, то интерференция прекращается. А это значит, что кусочек фольги останавливает теневые фотоны точно так же, как он останавливает фотоны реальные. Как такое может быть? Если бы на этот вполне реальный кусочек фольги воздействовало такое огромное количество фотонов, от фольги тут же ничего бы не осталось. В действительности же они не оказывают на нее никакого влияния. Тем не менее теневые фотоны останавливаются. И из этого следует лишь один совершенно неизбежный и жуткий вывод — в месте существования реального кусочка фольги существует и теневой. Теневая преграда, состоящая из теневых атомов и останавливающая теневые фотоны, испускаемые теневым лазером.

В офис вошел Кристиан. Он мрачно поздоровался и прошел к своему столу. Тут же сел, поставил рядом с клавиатурой кофе из автомата и вперился глазами в монитор. В последнее время он тоже был странный, не такой, как раньше. Раньше он был лучшим другом Карла, а теперь явно стал его сторониться. Раньше по пятницам они после работы сидели в баре напротив. Но в какой-то момент это прекратилось. У Карла появилось стойкое ощущение, что Кристиана подменили, что это был уже другой Кристиан, внешне похожий на настоящего, но другой. Когда точно это случилось, Карл мог только догадываться. То ли несколько месяцев назад, то ли после того, как к ним зачем-то перевелся этот новенький из Любека. А может быть, это произошло сразу после смерти жены и дочери Карла. Впрочем, если принять во внимание, что в тот день другим стал весь мир, то все вставало на свои места. Пожалуй, это было самым страшным. И в то же время именно это давало Карлу надежду.

Чтобы не смущать Кристиана, он тоже сел за свой стол и положил перед собой книгу. Надежда, думал он, это единственное, что мне осталось. Плюс, возможно, умение запоминать мельчайшие детали.

Так как по расчетам Дойча теневых фотонов должно быть в триллионы раз больше реальных, то и на один реальный кусочек фольги со щелями приходятся триллионы теневых кусочков. Точно так же одновременно существуют триллионы лазеров, выпускающих фотоны, триллионы физиков с нелепой фамилией Дойч, экспериментирующих с этими фотонами, и триллионы датчиков, регистрирующих фотоны у щелей. Триллионы параллельных миров, находящихся как бы друг в друге, но взаимодействующих друг с другом лишь посредством рисунка интерференции на экране. Но самое интересное даже не в этом. Ведь что нам с триллионов миров, полностью идентичных нашему? От них нам ни холодно, ни жарко. Пока мы вдруг не вспоминаем, что в разных мирах датчики регистрируют пролетающий фотон у разных щелей.

А это значит, что параллельные миры отличаются друг от друга. Самые близкие к нам различаются только номером щели, через которую пролетает фотон. В тех, что отодвинуты от нас дальше, другой номер щели повлек за собой более сложные изменения (вместо «ах!» Дойч вскрикнул «ох!»). А в том мире, который отстоит от нашего еще дальше, Дойч не только вскрикнул «ох!», но еще и выругался, а его лаборант, услышав это, пролил на себя кислоту и попал в больницу.

— Доброго вам утра, Карл.

Карл дернулся и увидел стоящего рядом герра Тамма.

— С добрым утром, — сказал Карл треснувшим от неожиданности голосом и убрал книгу в ящик стола.

— Карл, я хотел бы с вами посоветоваться перед планеркой. Уделите мне пару минут?

— Разумеется! — Карл улыбнулся.

— Вот это наше дело с серийными убийствами. Мы сегодня еще поговорим об этом, но я хотел бы до общего сбора узнать ваше мнение. Я понял интересную вещь, которая, возможно, нам поможет. Давно уже понял, но теперь решил ее, так сказать, вынести на суд. Может быть, это глупость, конечно. Но мне кажется, что убийца не сразу убивает своих жертв. Он делает это в несколько приемов. Сначала они захлебываются, потом он их откачивает. А потом снова заливает воду в рот. И снова откачивает. Делает искусственное дыхание. И так много раз.

— Это действительно странно. Почему вы так решили?

— Я долго не мог понять, в чем дело. Почему у большинства убитых мы находим по одному-два сломанных или треснутых ребра? А потом я вспомнил, что такое случается во время непрямого массажа сердца. Особенно часто это происходит, когда массаж сердца делают ребенку.

— Даже не знаю, что на это сказать. — Карл откинулся в кресле. — Зачем ему это нужно?

— Я понятия не имею. Но могу предположить, что он растягивает удовольствие.

— Это вряд ли, — твердо сказал Карл.

— Соглашусь, мы действительно еще слишком мало знаем.

Карл подумал.

— Скорее всего, убийца наносит удары жертвам, в том числе и в область грудной клетки. Я бы исходил из этого.

— Вполне возможно, — ответил герр Тамм. — Пока я спорить не буду. Кстати, вы уже знаете, что со вчерашнего вечера снова разыскиваются два человека? Конечно, еще ничего нельзя сказать наверняка, но типаж, как у нас. Женщина и малолетняя дочь. Муж подал заявление, а нам тут же передали. Потому что уж очень похоже. К тому же, в нашем районе. Можно сказать, у нас под носом.

Карл махнул рукой и улыбнулся.

— Герр Тамм, но тут вообще еще слишком рано о чем-то говорить. Я думаю, они уже сидят вместе дома и пьют чай. Берлин — это не Любек. Здесь каждый день пропадают люди. И на следующее утро чаще всего находятся.

— Будем надеяться, будем надеяться, — проворковал герр Тамм и пошел было к своему столу, но тут же вернулся. — Кстати, интересная деталь! Пропавшая женщина родом из России, ее зовут Нина Шнайдер. Карл, извините, если что. Но мне кажется, ваша жена тоже была русская и ее тоже звали Нина. Или я ошибаюсь?

Карл побледнел.

— Это правда, — сказал он. — Но при чем тут моя жена?

— Карл, бога ради простите. Я задаю слишком личные вопросы. К нашему делу это уже не имеет никакого отношения. Но мне кажется, это важно именно вам. Вам в первую очередь, да. Я вижу: вы здесь ни с кем об этом не говорите. Почему? Что с ней случилось?

Карл сглотнул, уже не в силах сдерживать тревогу, и ответил:

— Она утонула.

Герр Тамм помолчал, потом вдруг положил ладонь ему на плечо:

— Держитесь, мой друг. Все будет хорошо.

В горле набух твердый комок, который нельзя было проглотить, а глаза защипало, как в детстве. Карл отвернулся от герра Тамма и увидел Кристиана. Тот хмуро смотрел на него со своего места, и что-то в этом взгляде Карлу не нравилось. Тогда он глубоко вздохнул и сказал:

— Спасибо. Я пойду выпью кофе.

Карл взял со стола кружку и вышел в коридор.

Из кармана пиджака выловил монетку и бросил в щель автомата.

Экспериментируя с частицами и щелями, физики со временем поняли, что любое измерение летящей частицы убивает интерференцию. Как только в дело вступает наблюдатель, частицы перестают вести себя как волна и становятся объектами в полном понимании этого слова. Даже если мы ставим датчик лишь у одной щели и не фиксируем частицу, потому что она пролетает через другую щель, то на экране она попадает именно туда, куда и должна была попасть, — прямо напротив той щели, через которую она пролетела. Это и есть настоящая квантовая запутанность, при которой запутываются уже не две частицы, а частица и наблюдатель, измеряющий ее местоположение. Фиксация в реальном мире одной из триллиона теневых частиц и есть та грань, отделяющая миры друг от друга. В одном мире наблюдатель случайным образом запутался с одной частицей, а в соседнем — с другой, разделившись при этом на двух разных наблюдателей внутри бесконечного мультиверса.

Не всем дано это представить и тем более принять. Но ясно одно: два года назад Карл совершил ошибку, погнался за фальшивым солнечным зайчиком и случайно запутался с неправильным фотоном из чужого мира. После чего обнаружил себя на пляже, где перед ним лежали мертвые тела жены и дочери. Это было противоестественно, этого не должно было быть, но это было. Как сон, из которого Карл не мог проснуться, сколько бы не кричал в подушку.

Спустя вечность, проведенную в мучениях, Карл случайно открыл для себя теоретическую физику и понял, что возможность вернуться в его правильный, прежний, мир все-таки осталась. Оказывается, эта возможность всегда находилась рядом с ним, как стенки прозрачного сосуда, в котором он был пойман. Для того, чтобы оказаться по другую сторону стекла, нужно было всего лишь восстановить ситуацию, воспроизвести время года, разложить предметы и людей в правильном порядке, нанести на кожу морскую соль, распрыскать в воздухе вкус летнего полудня.

На диком пляже в тот день было ветрено и безлюдно. Когда Карл взял на руки тело Нины и пошел к автомобилю, из кармана ее летнего плаща на песок выпал томик стихов Шелли и раскрылся на том самом стихотворении.

Монетка провалилась в щель, и в дно кружки ударилась струйка черной жидкости. Запахло Италией. Карл вернулся в офис, поставил полную кружку на стол, достал из ящика книгу и вышел. Он спустился на улицу, сел в машину и поехал в сторону Лихтенберга. Подъехав к территории законсервированного спорткомплекса времен ГДР, он оставил машину на пустыре и через выломанную дверь проник внутрь. Там он спустился в подвал и, отодвинув засов на двери котельной, вошел.

На противоположной входу стене были наклеены фотообои с видом на морской пляж. Пахло распыленной в воздухе морской солью. Они лежали на полу, прикованные к трубам. Карл положил томик Шелли рядом с женщиной, взял ее за плечи и, задыхаясь от быстрой ходьбы, стал спрашивать по-русски:

— Тебя зовут Нина? Это правда? Ты меня слышишь? Твое имя Нина?

Женщина смотрела на него красными глазами, мотала головой и не понимала. Девочка у другой трубы зарыдала. Тогда он спросил женщину по-немецки:

— Как тебя зовут?

— Николь, — ответила та. — Пожалуйста, отпустите нас!

— Николь, — повторил Карл, медленно встал и пошел к канистре.

Отвинтил крышку, налил воды в голубую лейку. Взял лейку и вернулся к ним. Теперь они рыдали обе.

— Вы всё поймете, — сказал Карл. — Вы всё скоро поймете. Просто нужно еще немножко потерпеть.

Он опустился на колени и взял женщину за подбородок, с силой сжимая ей щеки, чтобы расцепились зубы. Он не услышал, как дверь позади него открылась. Только когда два оперативника из спецкоманды почти подняли его в воздух, а потом ударили лицом о стену и вывернули руки, ему стало ясно, что все кончилось. А когда откуда-то сзади подошел герр Тамм, Карл понял, что тот его надул, надул как маленького, чтобы Карл потерял контроль над собой и сделал ошибку.

— Вы подозреваетесь в четырех двойных убийствах, мой друг. — Герр Тамм говорил негромко и глядя в сторону. — В том числе жены и дочери.

— Это неправда! — Карл пытался через плечо заглянуть в глаза герра Тамма, но тот отводил взгляд. — Это не я!

Герр Тамм пожал плечами. Он смотрел, как один из оперативников освобождает женщину. Второй оперативник вдавливал Карла в стену.

На левой руке щелкнули наручники.

Карл вдруг почувствовал запах оливковой рощи на берегу моря, до хруста сжал зубы и понял, что это его последний шанс. Что все должно случиться прямо сейчас и что прямо сейчас все обязательно получится.

Только так и уже никак иначе.

Он выдернул правую руку, изогнувшись, выхватил из кобуры оперативника пистолет, развернулся и выстрелил ему в живот, тут же выстрелил в колено герру Тамму и с поднятым пистолетом шагнул к другому оперативнику и к лежащей женщине. Одновременно с этим он услышал еще три оглушающих выстрела и почувствовал гарь на языке, которую хотелось сплюнуть, но язык не слушался.

Он успел взглянуть назад: у двери, направив на него пистолет, стоял Кристиан.

Помещение котельной сломалось и расслоилось, как отражения в зеркальном лабиринте в парке аттракционов. Карл стал куда-то падать и наконец услышал — совсем близко зазвенели колокольчики их голосов. Они смеялись и читали хором:

Смотри, упали сна оковы,
Цветы опять свежи и новы,
И роща дивно зелена…

2021