Рассказ строгого реала

* * *

Сеня выскочил из сна, как пробка из бутылки шампанского. Ему снилось, что он с бывшими одноклассниками пришел проведать учительницу географии. По плану сна она жила в бирюзовом небоскребе, который стоял на небольшом холме у края соснового леса посреди острова Хоккайдо. В холл на первом этаже можно было попасть с двух сторон, и к каждому входу по склонам холма вела длинная лестница.

Единственным, что Сеня помнил хорошо, была последняя секунда сна, которая его и выбила в реальность: он стоит в холле небоскреба и держит руками створки стеклянных дверей одного из входов, дожидаясь, пока по ступеням лестницы к нему взберется мокрая розовая мочалка, означающая бывшего соседа по парте. Мочалка изгибалась, оставляла на ступеньках мыльную дорожку и жаловалась на Сеню за то, что он сломал ей пенал. В то же время сам Сеня ухитрялся растягиваться сквозь весь холл и ногой открывать дверь в противоположной стене дома, куда должны были войти остальные товарищи по классу. Но они почему-то не спешили входить, а вместо этого разговорились с узкоглазой старушкой у входа. При этом они указывали на Сеню и все время повторяли:

— Они, это они. Бегите, бабушка, это они.

Когда Сеня проснулся, его несколько смутило то, что ударение в слове «они» одноклассники делали на первом слоге. В этот же день он позвонил приятелю, который к тому времени лет десять прожил в Японии и с которым он иногда встречался в центре Токио. «Есть ли в японском слово «они», но с ударением на первом слоге?» — спросил Сеня между прочим. «Есть», — ответил приятель. — «Óни это злые демоны, которые могут превращаться в людей. Либо люди, которых очень сильно разозлили, и они от злости превратились в демонов».

1. Япония. Эпоха Хэйсэй.

Сеня Накосиков родился в Советском союзе. В самом начале там каждый год менялись генеральные секретари, и из-за этого по телевизору не показывали мультики. Затем началась и завершилась перестройка со своим странным «Прожектором». После чего Сеня закончил школу и два года проучился в Юридической академии имени Дзержинского в бывшем Свердловске, где, будучи приписан к Кировскому отделению милиции, по ночам зарабатывал охранником на водку и учебники. Но ментом Сеня не стал. И юристом тоже. Когда вдруг умер дедушка, который Сеню вырастил и воспитал, у Сени не осталось ничего, что держало бы его в России. Его родители погибли в автокатастрофе, когда он был еще совсем маленьким, общение с бывшими одноклассниками его не интересовало, а постоянной женщины у него еще не было. Поэтому Сеня бросил все и по программе репатриации переехал жить в Японию, как завещал ему его дедушка.

Дед Накосикова был японским рыбаком, как-то раз во время жуткого ночного шторма открывшим для себя страну Вечных снегов и город Ленинград. Как он оказался в Финском заливе и в Ленинграде, он объяснить не мог. Нес какую-то чепуху про белые облака, поднимавшиеся из воды, и фиолетовое сияние. После шторма дед Накосикова не спешил возвращаться в Японию, а бродил вокруг Эрмитажа, где через несколько часов и был арестован. А потом решил остаться в Советском союзе навсегда.

Сам Сеня никогда не понимал такого порыва деда и поэтому в 1995 году от рождества Христова, на шестом году эпохи Хэйсэй, открыл для себя Страну восходящего солнца и в свою очередь решил остаться в новой стране навсегда.

Поначалу ему было нелегко, он путался в названиях вещей, улиц и деревьев. Но уже через год все встало на свои места. Во-первых, японский оказался языком несложным. Тем более, что учить его Накосиков начал еще в детском саду, об этом даже не догадываясь. («Как по-японски будет дорога?» «Тояма-токанава!» «А скорая помощь?» «Комуто-херовато!» В конце концов выяснилось, что в действительности это почти так и есть.) Во-вторых, деревьев в городской Японии Накосикова было немного, и любое из них можно было назвать просто сакурой. А в-третьих, все улицы в Токио для простоты носили имя Акутагавы с добавляемым к нему номером. Таким образом, чтобы жить в Японии, необязательно было на отлично знать японский язык. Впрочем, Сеня все равно старался, как мог, и делал успехи.

Фамилия Накосикова по происхождению была японской. Она пошла от фамилии деда — Накосика (с ударением на предпоследнем слоге), что в переводе с японского означает «крестьянин, подрезающий траву». Русское окончание приделал к ней жизнерадостный ленинградский гэбист, сославший деда Накосикова в Сибирь. В новой стране Сеня не стал вновь менять свою фамилию, теперь уже на японский лад, потому что чувствовал, что так для местных жителей она звучала загадочнее, а для него самого роднее. В свои двадцать лет Семен любил загадочность. А в душе оставался русским, хотя никогда не любил ни морозов, ни гэбистов.

Как и большинство бывших русских в Японии, он поселился в Токио. Собственно говоря, правильней было бы писать Токё, но русская транскрипция появилась из азбуки Ромадзи — японских иероглифов, записанных латиницей, где нет места букве «ё». Таким образом, Сеня поселился в одном из спальных районов Токё, в небоскребе номер пятнадцать по улице Акутагавы-480. Первые полгода он жил на деньги, накопленные в Кировском отделении милиции, то есть, в основном, бедствовал. Кроме умершего дедушки, у него не было других родственников, поэтому помочь ему было некому. Но вскоре Сеня нашел работу — молоденькая учительница русского языка, с которой он познакомился в языковой школе, помогла ему взять небольшой кредит в банке, чтобы сделать водительские права, и он стал дальнобойщиком.

Сеня возил кока-колу из Токио в Осаку, а из Осаки в Токио — японскую электронику, предназначенную на экспорт. Иногда по дороге в Осаку его грузили новыми российскими телевизорами, которые на фабрике в Осаке разбирались и шли на лом. Из деревянных каркасов делалась мебель, а из кинескопов — умывальники. Каждый раз после того, как Сеня сдавал по накладным знакомые с детства «ящики», он оставался на пару часов в сырьевом цеху, чтобы посмотреть, как японцы аккуратно ломают телевизоры и распределяют их детали по цветным контейнерам. Он курил, пил безалкогольное рисовое пиво и задумчиво вздыхал, вспоминая Россию.

Через некоторое время в огромном городе Токё он обзавелся знакомцами — в основном, бывшими россиянами, которые какими-то безумными способами оказались в те годы в Японии. Это были фанаты аниме, лингвисты-японисты, беглые воры, музыканты, программисты и приверженцы секты Аум Синрикё. Семен купил себе крохотную трехдверную Митсубиси, переехал в квартиру побольше в том же небоскребе номер пятнадцать, составил музыкальный центр SONY из пяти предметов, помогал с еженедельными закупками соседке старушке, дававшей детям уроки фортепиано, а на выходные приглашал тоненькую учительницу русского языка Мегуми на остров аттракционов Хаккейдзима.

Одним словом, жизнь дальнобойщика Семена Накосикова наладилась и плавно потекла вперед по чистым рекам японских шоссе. В синем бархате неба нежно сияло вечновстающее солнце, океан сверкал бирюзовыми глазами Мегуми, и цвела весной розовая сакура под его окном, на улице Акутагавы-480. Сердце Семена звенело, мир вокруг был полон молодости и энергии, а он сам был счастлив, обретя наконец Родину и любовь.

Пока в один печальный день жизнь Семена Накосикова не оборвалась самым жестоким образом.

2. Последний праздник тысячелетия

— Пойдешь с нами завтра на праздник? — спросил по телефону тот самый приятель, который уже десять лет жил в Японии.

— Что за праздник? — Сеня наморщил лоб.

— Ты с ума сошел? Тэнно тандзиоби — День рождения императора.

— А, ясно, пойду. А «вы» — это ты и кто еще?

— Лиза-тян, моя дочка.

Приятеля звали Афанасий Сатаров, ему было двадцать восемь лет, и он считал себя молодым русским писателем. Когда-то Сеня прочитал один его рассказ, напечатанный в русскоязычном журнале «Литературный японец». Речь в нем шла о велосипеде, который пропал в одном районе Токио, а нашелся в другом. Но в чем там была суть, Сеня не запомнил. А еще Афанасий был молодым папой. Он был женат на дочери известного советского ученого, с которой познакомился в университете в Москве. В результате знакомства родилась девочка, а спустя год они втроем перебрались в Японию. Ни Афанасий, ни его жена не работали и жили на пособие. Семену иногда было жалко Афанасия, и в итоге у них получился интересный симбиоз. Семен покупал саке, а Афанасий учил его японскому языку. Правда с тех пор, как Семен окончательно сошелся с Мегуми, видеться они стали гораздо реже.

На пересечении улиц Акутагавы-13 и Акутагавы-44 возвышалось над праздничными людьми, деревьями и десятыми этажами Колесо дьявола. Семен, Афанасий и Лиза-тян сидели в одной из лодочек колеса, вцепившись в сиденья, и глазели вокруг. Внизу в толпе плавали красные зонты и цветные бумажные фонарики, а еще маски будд, драконов и героев аниме. В будке управления колесом механик, забыв о работе, целовался со своей девушкой. И пока они целовались, колесо крутилось.

У здания телефонной компании девочки из приезжего цирка жонглировали булавами и предлагали прохожим прокатиться на одноколесном велосипеде. «За здоровье императора!» — слышалось отовсюду. «Ирассяй!» — раздавался истошный крик продавцов, потомков камикадзе, который означал: «добро пожаловать, налетайте, дорогие покупатели». Большой зеленый воздушный змей с длинными усами и мордой дракона рисовал петли на синем квадрате неба между небоскребами, и четыре его отражения плескались в офисных окнах, то и дело ныряя и пропадая в темной глубине. В соседней лодочке Колеса дьявола ехал одинокий мужчина, крутя в руках и время от времени примеряя красную маску с нарисованными рогами и выпученными глазами. На востоке в конце анфилады из стеклянных стен была видна черная вода Токийской бухты, и над всем этим поднималась подозрительно круглая, большая и бугристая, розовая луна.

— Афоня, извини за нескромный вопрос, — сказал Сеня. — Но куда ты дел Свету? Почему вы сегодня не вместе?

— Да по идее-то, мы, конечно, хотели пойти втроем. Но ей пришлось улететь в Москву. Кстати, вообще странная история. Позавчера пришла телеграмма от ее матери, что отец в больнице. Она понеслась в эту Москву, а вчера звонит мне от знакомых и говорит, что у родителей все в порядке, никто не в больнице и никаких телеграмм они не посылали.

— Прикольно, — протянул Сеня. — А кто посылал?

— Вот в этом и загвоздка, что непонятно. Будем разбираться. И телефон у них отключили.

— У кого?

— У Светкиных родителей. Поэтому она до них и не могла дозвониться.

— Загадочно, — сказал Накосиков. — Как в кино.

— Кино штука хорошая, но в жизни это, блин, несколько пугает. — Афанасий махнул рукой: — Да и черт с ним! Где твоя Мегуми?

— Она снова пропала. Она у меня часто пропадает. А куда, не говорит.

— Это, кстати, тоже странно, — сказал Афанасий.

— Да ничего, я привык. Главное, чтобы возвращалась.

— Смотрите! — закричала Лиза-тян, — Шарики. Вау! Это так мило!

Внизу продавец воздушных шаров выкатил на площадь свою тележку, к которой была привязана гроздь голубых дельфинов, красных сердец и зеленых драконов, наполненных гелием.

— Я хочу дельфина!

— Нет, — сказал Афанасий.

— Будет тебе дельфин, — сказал Сеня.

— Н-да? — приподнял бровь Афанасий.

— Конечно, — сказал Сеня.

— Но я в этом не участвую.

— Все в порядке, — Сеня похлопал себя по груди, где во внутреннем кармане куртки было спрятано толстое портмоне. — Только перед этим мы выпьем немножко саке за здоровье императора. Лизка, ты ведь подождешь пять минут?

— Да, — ответила та, улыбаясь и от волнения сжимая кулачки.

* * *

Через полчаса они вместе с потоком людей двигались по пятому межпрефектурному шоссе к Замку девятого будды, у которого в десять вечера должны были давать салют.  По всей длине шоссе стояли прилавки со сладостями, сувенирами и спиртным. Афанасий держал Лизу за одну руку, Сеня за другую, и они двигались цепочкой — впереди то Афоня, то Накосиков. Маленькая Лиза-тян была одета в зимнюю школьную форму, к кофточке которой был приколот комсомольский значок Афанасия. Голубого дельфина она ниткой примотала к запястью, и он летел над ее головой, то и дело тычась мягким рылом в лоб Семену. Афанасий на ходу рассказывал о том, что пишет новый рассказ, действие которого происходит в Германии, где он никогда не был, и в ситуациях, в которые сам он надеялся никогда не попасть. А Накосиков просто шел вместе с ними, вполуха слушал Афанасия и глядя по сторонам. Что-то его в этот вечер настораживало, но он никак не мог понять, что именно.

— Тысяча девятьсот девяноста девятый год! — кричал в микрофон с помоста, воздвигнутом на грузовике, маленький толстячок в маске Сусаноо-но-Микото, бога ураганов и подземного царства. — Десятый год эпохи Спокойствия и умиротворения!

Сбоку к Сене толпа притиснула мальчишку в костюме героя манги Гаури Габриева. Лучший мечник мира всхлипнул и спросил у Сени, сколько времени. Сеня выпустил руку Лизы-тян, остановился, взглянул на часы и ответил:

— Полдесятого.

Мальчишка вежливо поблагодарил: «Аригато гозаймасу». Он дотронулся до руки Семена и жалобно улыбнулся на прощание. Сеня удивленно проводил взглядом Гаури, а тот ящеркой нырнул в гущу людей. «Потерялся что ли?» — подумал Сеня. — «Надо было как-то помочь пацану что ли». Но помогать уже было некому.

Сеня понял, что у него щиплет указательный палец. Он поднял палец к глазам и увидел каплю крови в центре подушечки. Как в детстве, он слизнул ее языком и снова поискал в толпе мальчишку. «Чем он меня уколол?», — подумал Семен. — «И какого черта вообще?»

Эта встреча сбила его с толку, ему стало совсем не по себе. Как будто в его простом мире что-то нарушилось. Как будто где-то далеко-далеко бесшумно надавили на спусковой крючок арбалета, и сквозь ночь с тихим свистом полетела тяжелая металлическая стрела, несущая непонятную угрозу неизвестно кому…

— Тысяча девятьсот девяноста девятый год! Последние дни последнего года века и тысячелетия! Что пошлют нам боги огня и воды? Конец мира или начало нового, золотого века?

Грузовик с Сусаноо-но-Микото застрял в водовороте людей перед киоском с мороженым. Толстячок спрыгнул со своего помоста и встал в очередь у киоска. Афанасий и Лиза-тян заняли место за ним. А Сеня за соседним прилавком купил два пластиковых стаканчика саке. Он вернулся в очередь за мороженым, протянул один стаканчик Афанасию и сказал:

— Саке.

Стоявший перед ними толстячок вдруг резко обернулся, сквозь дырочки в маске выпучил глаза и нараспев произнес по-русски и совершенно без акцента:

— В воду, злосчастный, упал и живой уж не выплыл, багровой кровью окрасил болото, и вздутый, с кишками наружу, долго еще труп героя у берега горестно бился.

— В смысле? — опешил Сеня.

— Что это? — спросил Афанасий.

— Батрахомиомахия, — ответил толстячок — Война мышей и лягушек.

Неожиданно он протянул руку и погладил по голове Лизу-тян.

* * *

Семен увидел, что они стоят в стороне от шоссе в тени сакуры у какой-то полуразрушенной каменной стены. Мороженое в руках у Лизы уже подтаяло и было наполовину съедено. Здесь было тише, чем на дороге, но шум толпы долетал и сюда, как будто кто-то большой и невидимый бормотал вдали слова заклятий.

Из узкого прохода в стене в нескольких метрах от них вышел маленький серый тигр и, глядя Накосикову в глаза, тонко мяукнул.

— Ой! — воскликнула Лиза. — Какая хорошенькая неко!

Она поймала тигра и стала целовать в нос, предлагая ему мороженого.

— Не трогай, он блохастый! — сказал Афанасий.

«Что случилось?» — подумал Семен, озираясь. — «Мы ведь только что стояли в очереди». Он посмотрел в свой стаканчик с саке. Тот еще был наполовину полон.

Котенок вырвался из рук Лизы и затрусил назад к проходу в стене. Лиза-тян побежала за ним. А Афанасий подошел к Семену и сказал:

— Ну что, Сеня, до дна за здоровье императора?

Семен перевел взгляд на Афанасия и прежде, чем снова провалиться в вязкую темноту, успел ответить:

— Смотри лучше, куда она пошла…

* * *

В самом центре Хонсю, на полдороге от Гифу к Мацумото можно съехать с шоссе и глухим проселком доехать до деревни древних аборигенов. Деревня эта называется Эсаси. Недалеко от нее, в незаселенной долине, на реке без имени стоят Ворота счастья. Собственно, никакие это не ворота, а мост, а если быть точным, то и не мост вовсе, ибо никто из людей никогда не пользовался им как мостом. Среди местных жителей принято называть постройку Ториями — то есть Воротами. Это Тории счастья. Но иногда  их называют еще и Ториями смерти, как будто бы это было одно и то же.

Вы не найдете их ни в одном перечне мостов Японии и ни на одной географической карте. Это сооружение было возведено Демонами ночного ветра и полной луны, которые пришли на землю двадцать два века назад и прожили здесь, в Эсаси, двадцать два года. Мост изгибается гигантской дугой, верхняя точка которой находится в пятидесяти метрах над водой — поэтому не совсем понятно, как двигались по такому мосту-радуге, и главное, — кто двигался.

Мост никогда не показывают туристам, так как правительство полагает его местом сосредоточения главного зла на земле, и никто, кроме местных японцев, здесь не бывает. Впрочем, и они обходят Ворота счастья стороной. А проходя мимо, стараются не смотреть в их сторону и выставляют вперед указательный палец и мизинец, ограждая себя таким образом от нечистой силы.

* * *

Семен открыл глаза и увидел, как он входит в проход в стене, в который сначала убежала Лиза, а потом, видимо, ушел Афанасий. Он не понимал, сколько времени с тех пор прошло и что с ним вообще происходит. Он как будто тонул в бассейне с черной маслянистой жидкостью, но время от времени еще выныривал на поверхность и успевал рассмотреть то, что делалось снаружи.

Он прошел по узкому коридору между каменных стен и вышел в маленький дворик или, скорее даже, в помещение без крыши, с четырех сторон окруженное стенами, в каждой из которых был узкий проход.

В полутьме Семен сумел разглядеть в проходе в противоположной стене Лизу-тян, которая стояла там на четвереньках и смотрела на него. Над ней колыхался, привязанный за нитку, голубой дельфин. Рот у Лизы-тян был залеплен большим куском клейкой ленты. А посреди двора-комнаты в черной луже, освещенный луной, лежал Афанасий. Здесь пахло кровью, и на языке тут же появился металлический привкус.

* * *

В центре моста на самой высоте установлены сами тории — ворота, выкрашенные красной краской. Обычный человек, прошедший через тории, умирает в мучениях. Потому что через Ворота счастья может пройти только демон. После чего он получает то, за чем приходит — силу, хитрость и умение вселять ужас в людей.

* * *

Семен помотал головой, шагнул к Афанасию и понял, что тот мертв. Из коридора справа вышел человек в красной маске с рогами и выпученными глазами. В руках он нес то ли небольшой масляный светильник, то ли свечу. Из коридора слева вышел кто-то еще. Семен только сейчас, в тусклом свете принесенного огня, увидел, что Лиза в коридоре напротив была не одна. Прямо за ней на коленях стоял тот самый маленький толстяк в маске Сусаноо-но-Микото. Лиза-тян мычала, всхлипывала и мокрыми глазами смотрела на Семена. Толстяк в маске держал ее сзади и раскачивался, но Семен не сразу понял, что именно там происходит. А когда понял, успел сделать только два или три шага по направлению к ним. В этот момент у Замка девятого будды начался салют, небо зарычало, а один из салютов почему-то попал Семену в грудь. От боли он отступил назад, упал на колени и схватился рукой там, где сердце. Человек слева что-то громко сказал. Человек справа затушил свою свечу. Сусаноо-но-Микото взревел и забился в конвульсиях. Сеня полез рукой за полу куртки и нащупал там портмоне, разорванное в клочья. В этой позе он и упал лицом вниз, а потом смог перевернуться на спину, чтобы было не так больно. В небе на полвселенной распускался цветок белого лотоса. Вокруг него вспыхивали красные цветы поменьше. В глаза как будто попала вода, и все вокруг становилось расплывчатым и ненастоящим, бесцветным и влажным, и только горели в этом вселенском дожде разноцветные цветы, набухающие и превращающиеся в глаза богов, которые безучастно смотрят на людей с высоты своих пламенеющих небес.

* * *

Семен стоял на мосту. Перед ним возвышались Тории счастья. Дрожащий солнечный свет бил со всех сторон и наполнял Семена какой-то бешеной и жуткой радостью. Семен поднял руки к Ториям счастья и пошел вперед. Ворота наклонились ему навстречу и одним глотком пропустили его сквозь себя.

* * *

и мне снятся сны
где я сплю и вижу сон
как сижу у тропы
и засыпаю под дождь
своих собственных шагов

* * *

Шатаясь и плохо соображая, Семен брел по улице, закиданной рваными хлопушками, обломками сгоревших ракет, сигаретными пачками, банками из-под кока-колы и пузырьками из-под саке. По пути ему попался фонтан, и он залез в него и долго лежал там в ледяной воде. Он лежал с закрытыми глазами и пытался представить, что умер. Это не получалось, мешали мысли и боль в левой стороне груди. Поэтому он встал и пошел дальше, оставляя на токийском асфальте мокрые следы.

Он очень хотел домой. Он двигался какими-то окольными тропами и улицами с незнакомыми номерами, он старался ориентироваться по свету встающего солнца и ни о чем не думать. Но вместо мыслей в голову лезли картинки — Колесо дьявола, люди в масках, Афанасий с пластиковым стаканчиком и широко распахнутые глаза Лизы-тян. И прямоугольник клейкой ленты у нее на лице. Семен мотал головой и молил о наступлении утра.

В подворотнях панки били стекла машин, рокеры вытаскивали из грузовика сонного водителя. Тот тонко пищал и отмахивался гаечным ключом. Из-под ног шарахались кошки. Маленькие страшные старушки в кимоно рылись в огромных мусорных баках. Навстречу Семену шла девушка.

— Не хотел бы достопочтенный господин начать день с приятного дела?

«Нет, не хотел бы, это последнее, чего я бы сейчас хотел.» — подумал Семен и затравленно глянул на девушку. Но она уже разглядела его мокрую и окровавленную одежду и быстрыми шажками перебежала на другую сторону улицы.

«Все хотят одного и того же», — эта холодная мысль сложилась, как будто из кусочков льда, прямо посреди головы Накосикова, застыла там на несколько секунд, и он успел рассмотреть ее со всех сторон. — «Секс, насилие, наркотики, саке. И даже я — я такой же, как все. Я тоже хочу только этого и ничего больше. Ничего большего. И пока я всего лишь такой же человек, как все остальные, этого не изменить. Как не изменить и ничего остального. По этим страшным правилам нашей печальной и строгой реальности».

В этот момент он наконец узнал улицу, по которой шел. Он был недалеко от своего района.

3. Последняя пуповина Будды

Семен, тяжело опираясь на перила, поднялся на третий этаж. Видимо, соседка старушка только что мыла пол на площадке, как она это делала всегда перед приходом учеников. У ее двери сохла пухлая розовая тряпка, похожая на мочалку, а намыленный пол блестел и лип к подошвам. Семен нашарил в кармане ключ, открыл дверь своей квартиры и всхлипнул — в прихожей стояли кроссовки Мегуми.

Семен зарыдал еще до того, как прошел в спальню и бросился на колени перед кроватью, на которой, поджав ноги, сидела Мегуми. Он уткнулся в ее бедра и плакал навзрыд, а она гладила его по голове и молчала. Вначале Семен с облегчением почувствовал, что с каждой пролитой слезой понемногу забывает все, что случилось, но через минуту весь накопившийся ужас снова прорвался в его голову, снова застучал в висках, и все стало еще страшнее и безысходнее. И даже Мегуми не могла ему помочь.

— Износил Джами подошвы, по следам твоим блуждая, — сказала вдруг она. — Но к стопам твоим устами он ни разу не припал.

Семен поднял голову и увидел над собой серьезное лицо Мегуми.

— Абдурахман Джами, — сказала она.

И добавила:

— Они в тебя стреляли. Но ты наполовину выжил.

— Что? — спросил он.

— Это, наверное, не так страшно, как могло бы быть, — она отвернулась и смотрела в стену. — Но я все равно уже ничего не могу исправить.

— Мегуми, я не понимаю, что ты говоришь.

— Мне очень жаль, что так вышло, — сказала она. — Прости, пожалуйста.

— Мегуми, — страх в его голове рос и давил изнутри. — Где ты была вчера?

— Теперь это неважно, — ответила она, продолжая смотреть в стену. — Рассказать тебе то, что действительно важно?

— Хорошо, — сказал он, медленно поднимаясь с колен. —  Расскажи.

— Ты хорошо помнишь своего дедушку Накосико-сан? — Мегуми поправила челку и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Все просто. Он оказался в России неслучайно. Он уехал искать тебя. Мы знали, что ты там появишься, и знали, что нужно найти тебя вовремя. Раньше, чем это сделали бы другие. Потому что если бы они нашли тебя первыми, то сразу бы убили и сделали одним из них. Но мы успели. В России твоим сенсеем стал Накосика-сан, а здесь я. Но вчера, как видишь, я не успела. Не смогла найти тебя вовремя. Они меня перехитрили. Они вообще все очень хорошо продумали. Но это тоже уже неважно. Важно только то, что теперь будет. И то, что я больше не смогу тебя контролировать.

— Контролировать? — переспросил Семен очень тихо. — Меня?

Он закрыл лицо руками и, не глядя, сделал несколько шагов в сторону, наткнулся на стену, уперся в нее лбом, надавил, как будто пытался спрятать в нее голову.

— Я не знаю, что теперь будет, — сказала она. — Просто ты больше не человек. То есть ты никогда и не был человеком, но сейчас вот… совсем…

— Мегуми. Мегуми… — повторял он шепотом, уже не слушая ее. — Меня контролировать? Зачем? Я не понимаю. Ты что, всего лишь… Все это было всего лишь для того, чтобы меня контролировать?

Он опустил руки и посмотрел на нее.

— Прости, — сказала она.

Мегуми наконец отвернулась от стены, и он увидел ее глаза. В них стоял страх. Не такой, как у него. Другой, какой-то обыкновенный, домашний страх. Семен понял, что Мегуми его боится. И что, возможно, она боялась его всегда, просто раньше он этого не замечал.

Семен Накосиков помотал головой, сжал до боли кулаки и быстро пошел прочь из квартиры. Он открыл дверь и на лестничной площадке увидел двух мальчишек и соседку старушку, которые стояли у ее квартиры и о чем-то разговаривали. Как только появился Семен, все трое замолчали и уставились на него. Прошла долгая-долгая секунда, во время которой Семен пытался понять, где он все это уже однажды видел. Он смотрел то на соседку, то на мальчишек, то на мокрую розовую тряпку под дверью, от которой к его ногам тек тоненький ручеек мыльной воды.

И тут один из мальчишек отступил на шаг и испуганно затараторил:

— Óни, это óни. Бегите, бабушка, это óни.

2019