В поисках внутреннего Камышка
Плывем.
Куда жа нам плыть…
А. С. Пушкин
Ты ведь знаешь игру «UFO»? Как же, компьютерная игрушка начала 90-х! У нее были и продолжения: «UFO-2», «X-COM Apokalypse» и далее. Но все это было уже не то, не то. Не так интересно. Не так реально… Самый конец 20-го века, Совет Континентов дает тебе приказ оберегать Землю от набегов инопланетян. Для таких дел ты основываешь Х-COM базы, строишь НЛО-локаторы, закупаешь солдат, оружие, самолеты и начинаешь Великую Войну против захватчиков. По ходу дела осваивая их боевые системы и развивая физические и психические возможности своих солдат. Прекрасно продуманная игра для своего времени, с неплохой графикой и без особых претензий к компьютеру. С нее, собственно, все и началось. В рассказе, который я нашел недавно в своем компьютере. Мне кажется, с нее. И мне кажется, это был мой рассказ, написанный тогда же, в начале 90-х. Впрочем, быть может, и не мой: мало ли кто мог придти и черкнуть, верней, набить, настучать. Стукач. Но, как делают все остальные писатели в таких случаях, я не стесняясь ставлю над не своим рассказом свое имя, раз уж он такой безнадежный. Бывают, если ты не знаешь, такие деревянные статуи, которые, если за ними не ухаживать – как камышки – покрываются пылью, трескаются и облазят… Так вот рассказик из той же серии. Я хочу сказать, что, если бы он был деревянной статуей, ты бы увидел, как он потрескался и покрылся слоем пыли. Или если б он был камышком. Оно и понятно – столько лет пролежать на дне (или в бездне?) компьютера, забитого пиратскими графическими программами из России и не покрыться пылью невозможно. Тем более, что, скорее всего, и писал-то его не я; по крайней мере вспомнить, как все было на самом деле, я не могу. А все это, похоже, и вправду, было на самом деле. Включая исчезновение Владика пару лет назад… Если бы рассказ был написан мною, он бы, может, и не потрескался так сильно. А если бы он был не забит в компьютер, а напечатан на машинке или написан от руки, я бы в свое время решил, что перепутал страницы. Читаешь, как фантастику какую-то. Вот я и поставил над ним свое имя, чтобы, как ты понимаешь, хоть в чем-то придать ему реальности (реальность, впрочем, как известно, штука довольно странная). Я добавил так же примечания чисто технического характера, в которые ты непременно должен заглядывать, ориентируясь по «звездочкам». Прошу тебя только об одном, не думай, что все это я нафантазировал, что пишу предисловие ради этакого красного словца (оранжевого, желтого, зеленого. Белого…). Я в последнее время вообще занимаюсь все больше серьезными делами и серьезные пишу книжки. А чаще не пишу вовсе ничего. Так что в каких-либо выдумках попросил бы меня не подозревать. Некоторые уже и без того подозревают. Думают, я – «выдумщик-мальчик!» – вкладываю свои мозги не туда, куда надо. Кому, интересно, надо? И куда надо? А я их вообще, кстати, никуда не вкладываю, вернее, вникуда. Был у меня тут один знакомый. Так вот он...
* * *
Позвонил. Еще раз позвонил. Звонка слышно не было, поэтому было непонятно, работает ли клавиша. Да и вообще все в этом глупом старом доме.
Дом был древний, если бы дело происходило в России, сказал бы «дореволюционный», но дело происходило не в России, – из такого красного кирпича, из которого все тут строится, строилось до революции в России и будет строиться после решающей революции в Германии. Только в Германии не будет решающей революции. Ее некому здесь устраивать.
И Володька с Игорем просто трепачи, они же прекрасно понимают, что живут в этой стране только потому, что другие в другой стране свою революцию уже устроили.
Дверь затарахтела, как будильник в кастрюле, и открылась. Наверху кто-то был. Владислав зашел и стал подниматься по крутой узкой лестнице, – почти как в замке, подумал он. В старом, немецком. Из окна на площадке между вторым и третьим на него глянул длинный каменный дворик с двухэтажным строением сбоку, во втором этаже которого жил Домоуправитель, а в первом – Филиал Хонды. Каменный дворик заставлен подержаными мотоциклами и мусорными контейнерами. В дальнем конце слагалась из перил и зонтиков терраска маленького кафе. Владька задержался на площадке третьего этажа и прочитал объявления на двух дверях, распечатанные на домашних принтерах: «Здесь живет семья Шульцев» и «Справок не даем». Пошел выше. Странно, подумал он, было бы карабкаться сюда за справками. Между третьим и четвертым этажами начиналась достоевщина. Почти от самого пола уже поднималась крыша, внутренняя ее часть с крохотным окошком – дырой, в которую перетекал с неба пыльный луч дня. Этот день снаружи красной иудейской чашей уже опрокидывался за горизонт. Жить ему осталось полчаса на жертвеннике мира. Луч тек и смешивался с мистическим мраком лестницы. Идти здесь приходилось, пригнув голову то ли в офицерском, то ли в окопном кивке.
Хотя это не достоевщина. Снова просто Германия, ведь Питер писался Петром с Европы.
Владька вошел в нечто, напоминающее собой темный расейский предбанник, с сетью труб на стенах и пятью дверьми в разные стороны. Немецкая квартирка с множеством замков и с окнами-амбразурами, образец тысяча восемьсот энного года, оккупирована писателем Славкой. И из ванной несет жидким абрикосовым мылом.
Владька стукнул в приоткрытую дверь его спальни, и в ответ с той стороны раздался грохот взрыва, и уставший Славкин голос сказал:
– Кого там, блин, нелегкая...
– Меня, – ответил Владька, открывая дверь. – Я точен до месяца, как португальский мореплаватель.
– Мм, – промычал Славка, – Ты хотел зайти недели две назад… Колы хочешь?
– Не, – ответил Владька. – Не хочу.
– Чего тогда приперся?
– В гости, на компьютере поиграть.
– Все вы так ходите, – Славка отпил колы из бутылки. – А мне работать некогда.
– Это что ли ты называешь работой? – Владька со смехом указал на картинку в мониторе, где распустившимся бутоном горел высотный дом, рядом валялись куски компьютерных противников и на переднем плане качалось дуло гранатомета.
– Да, – сказал Славка. – Именно это. – Подумал и добавил: – Только что заходила Ленка, просила «Сто лет одиночества» почитать. Все настроение испортила.
– Да? Я надеюсь, у нее ничего не получилось?
– Doch*.
– А где она сейчас?
– Йогурты ест.
– Где?
– На кухне.
– О! Классно, мне как раз она нужна! Пойду к ней.
– Ты ее не найдешь.
– Почему это?
Славка пожал плечами.
Владик прошел на кухню, ничего хорошего не увидел, кроме тщательно вылизанного стаканчика из-под йогурта, позвал Лену, но ответа не услышал. В туалете, догадался он.
– Я тут, как только к тебе зашел, – сказал он, вернувшись в комнату. – Сразу анекдот вспомнил. Про то, как Илья Муромец пидорасом стал. Знаешь?
– Нет.
– Рассказать?
– Не стоит.
– Да? Ну как хочешь. Кстати! Прихожу я позавчера к Игорю, он «Pulp Fiction» на видек пишет. Я говорю: пошли в кафе какое-нибудь. А он отвечает: неа, я фильм смотрю. – Какой? – Да вот, говорит, «Pulp Fiction». – Так ты же его записываешь! – Ну я и смотрю заодно. – Хорошо, говорю, пошли тогда завтра в кафе, в «Трио». Там вечером какие-то французы играют. А он отвечает: я завтра в кино иду интересное, хочешь, вместе пойдем. – Какое кино? – спрашиваю. А он отвечает: «Pulp Fiction». В оригинале, с субтитрами. Вот.
– М-м-м, – сказал Славка.
– Правда? – Владька поскучнел. – Ну и ладно. Как у тебя дела-то вообще?
– Скверно, – ответил Славка. – Ничего не пишется, уже которую неделю. Вот я и играю.
– Понятно, – сказал Владька, – Отговорила роща золотая.
– В пизду ее, рощу...
Владька оторопело хмыкнул. Славка грустно помолчал и добавил:
– Да еще Камышок мешает, жалуется за стенкой, скулит.
– А чего скулит-то?
– Тоскливо, наверное.
– И где он, этот твой Камышок?
– Не знаю. В одной из комнат.
– Пошли найдем.
– Не найдем.
– Почему?
– Ты Ленку нашел?
– Нет.
– Ну вот.
Владька сначала не понял, потом решил, что Камышок тоже в туалете, взял бутылку колы, отхлебнул и сказал:
– Тогда дай поиграться.
– Пыжалста, – Славка встал со стула, и Владька сел.
– В «UFO», – сказал он, сохранил Славку, закрыл «форточку» и с «доски»* запустил «UFO».
– Шлюм, – шепнули вылезшие на экран клавиши с выбором языков.
«DEUTSCH», выбрал он.
– Начнем-ка мы с начала, – сказал он. – С начала всегда интереснее.
– Начинай, а я пойду похаваю чего-нибудь, – сказал Славка. – Если найду.
«Moskow», назвал Владик новорожденную базу в центре Сибири.
– Похавай, – сказал он.
Первым делом он начал исследование лазерного оружия, заказал два автотанка в подмогу ни хрена не стоящим новобранцам, навербовал полтора десятка ученых, заложил фундаменты складов, новой лаборатории, большого радара и второй мастерской. Когда месячные деньги кончились, он затаился и стал ждать.
3-го января 1999 года в полдень на склады поступило 10 реактивных ракет для автоматического танка. 6-го января радар поймал первую летающую тарелку. Был выслан Перехватчик-1, но тарелка ушла на скорости 4 тысячи километров. На следующий день, километрах в девятистах от базы, было обнаружено второе блюдце, чуть больше первого, от трех до девяти человек на борту. Почему, собственно, человек? – Владик задумался на секунду и решил, что какой-нибудь живущий в России русский сразу подобрал бы подходящее русское слово, не путаясь в путанице немецких вариантов. Einheiten, Ausserirdische, Passagiere, Menschen, Menschlichkeit, Freiheit, Gleichheit, Recht, Feinde*. Да-да, именно так: не путаясь в путанице, иначе можно заплутать и не выйти, не выбраться из лабиринта романо-германских плетней.
Перехватчик настиг UFO и, практически не пострадав, сбил его где-то над Байкалом. На место падения вышел Небесный Воин-1 с восмью новичками на борту, вооруженными винтовками, гранатами и парой тяжелых, допотопных ручных ракетных установок. Можно было бы дождаться поступления на склад заказанных танков, но за два дня, через которые они должны были подоспеть, могло случиться всё что угодно: отметка на карте могла исчезнуть, инопланетяне могли отремонтировать свою летательную машинку и отдать абстрактные швартовые, и тогда ищи их, свищи их, как ветра в жёлтой казахской степи.
Небесный Воин сел через несколько часов. По коже Владика прошла знакомая дрожь. Бой, драка, море крови, разинутые черно-багровые рты, рев самолетных двигателей и бластеров. Владик закурил.
Компьютер выдал картинку: деревья и ночь. Из темноты торчат кусты и раскрытые двери – как всегда – полупустых сараев. И где-то здесь же, в темноте ночи лежит подбитая тарелка с неизвестным количеством выживших – пассажиров. И против нее восемь новичков в самолете.
Olga Chukarin, Marcel de Fevre, Jan Robinson, Gudrun Krause, Ivan Kemp, Tanja Shalimov, Oliver Zander и Komuto Kherovato. Двум солдатам не досталось запасной обоймы к винтовке, двоим не досталось и винтовки, они обошлись пистолетами.
– Чёрт! – ругнулся Владик. – совсем забыл про экипировку. Тоже мне, полководец!
Он вывел из корабля Робинзона и осмотрелся. Тишина. Лишь где-то далеко – будто на хуторе за лесом – играла музыка, заунывная и тяжелая, как какой-то нелепый фантастический реквием. Ольга Чукарина, стуча каблуками по железу, вышла по другую сторону трапа – тут же раздался выстрел, из темноты прилетела капля зелёной плазмы и с размаху ударила в грудь Чукариной. Ольга закричала и упала, свернувшись комочком и став похожей на маленького мёртвого сверчка с задранными кверху сухими коленками.
– Черт, не повезло тебе, крошка моя, – сказал Владик удрученно и с грустью затянулся сигаретой.
Гремя ботинками, спустился с трапа третий молокосос-желторотик…
– Уроды! Получайте! – вскричал Владик и успел выстрелить в темноту из пистолета молокососа Краузе. Ни на что больше времени у Краузе не осталось, даже на «пригнуться», хотя Владик и орал на всю квартиру: «Пригнись, сука, убьют же! Идиот!»
– Труп, – сказал он в отчаянии.
Из темноты тут же раздалось шесть выстрелов: три в Робинзона и три в Краузе. В первого попали один раз, и он выжил к удивлению Владика, во второго не попали ни разу. И снова темнота и тишина. И – как у Стругацких – «пустота и тишина… тишина и голоса… голоса и призраки…». Впрочем, нет никаких голосов: ни голосов, ни призраков, ни мыслей. В «UFO» солдаты говорят лишь, когда умирают. Первое и последнее слово солдата – даже не слово. Он, скорее, учится читать, начиная с буквы «А». «А» получается у него необычайно долгой и осмысленной, как у ребенка. Но всё-таки последней. Все это враки для первокласников, будто в русском алфавите 33 буквы. На самом деле буква одна. Когда первоклассники становятся старыми и умирают, они всегда спрашивают об этом Ольгу Чукарину, и она отвечает им только правду. Она никогда не врёт.
Владик навёл курсор на Робинзона: «три смертельных раны» – показывало табло. Кровь Робинзона будет убывать с каждым ходом, времени у него будет все меньше и меньше. Примерно на третьем ходу он умрет.
– Жить тебе осталось десять секунд, – сказал Владик и повёл солдата дальше.
Робинзон увидел.
Маленький, серый, зачуханный инопланетянчик с большой головой и огромными глазами стоял между деревьев, держа Тяжёлую Плазму в руках, и смотрел в его сторону. Серый Большеглазик.
Владик выстрелил. Первые пули ушли в лес, третья попала. Серый крысёнок дёрнулся и ответил. Робинзон прочел свою букву и превратился в маленького сверчка с сухими коленками.
– Сволочь! – разгневался Владик. – Мазила! Откуда вас только таких понабирали? Всю жизнь, небось, в колхозах трактористами просрали да полы в детских поликлиника растирали. Бараны.
Он осторожно вывел Марселя де Февре и Комуто Херовато по левую сторону трапа; выстрелов больше не было, и это значило, что у противника кончилось время. Оставалось либо убить его за текущий ход, либо умереть. Наверняка Серый Большеглазик уже ранен, не из пальца же дырявил его Робинзон. Де Февре двинулся ещё на одну клетку вперёд, чтобы на линии огня не оказалось дерева, и наугад выпалил туда, где Робинзон до своей смерти видел крысёнка. Три вспышки унесли пули в пустоту за прeделами экрана. Подбежал Херовато и выпустил в лес зажигательную ракету. Среди деревьев рвануло, и раздался предсмертный крик инопланетянина.
– Ура!!! – закричал Владик. – Первый готов! На марсианское небо, к богу старой проститутки Кассиопеи – айнс-цвай-драй!
– Есть не будешь? – с надеждой спросил Славка.
– Не-е, неохота. Кофе бы выпил, – ответил Владька.
– Странно. Есть он не хочет…
– Чего странного? Не вижу ниичаго странного. Я увлекся войной.
– Я вот уж какой день голодаю. Работы нет, денег нет. Даже на сигареты нет. Приходится курить сигары, которые у меня остались с лучших времен.
– У тебя что, когда-то были лучшие времена?
– Бывали, – обиженно сказал Славка. – Верстал я тут одну газетенку – неплохо платили. И писал, хотя времени было очень мало.
– А кофе у тебя с лучших времен не осталось?
– Вермишель была. Полный шкаф вермишели, штабелями. Кончилась. Я три дня ничего не ел, пил воду, а сегодня не выдержал, пошел в «Sky» и стянул у них упаковку кофе для тебя. И еще кучу йогуртов, пачку масла и вермишели.
– Ого! Ну поздравляю с хорошим началом. Как это ты умудрился?
– Об косяк. Покидал все в рюкзак, а сам купил жвачку на кассе.
– М-да. А чего ж ты пиццы с ананасами не набрал? Или там колбас, сыров, джемов каких-нибудь?
– Я взял только самое необходимое. Чего наглеть-то…
– Понятно. Кстати, ты что мне сейчас предложить пытался –вермишель?
– Не совсем. Суп «Шнурки Гагарина».
– Спасибо. Я уж лучше кофе.
– Хорошо.
Славка снова ушел на кухню, а Владик продолжил игру.
Он вывел Кемпа, Шалимову и Зэндера в направлении востока и оставил каждому время на один выстрел: авось кто-нибудь да отреагирует, если появятся чужие.
Он вспомнил фразу, которую говорила мама, когда он, еще маленький, оставался дома один. «Не открывай дверь чужим. Кто знает, чего они от тебя захотят». Мальчик Владик часто мечтал о том, чтобы хоть один Чужой позвонил в их дверь. Тогда Владик узнал бы наконец, чего тот от него хочет. Но Чужие так ни разу и не появились, вплоть до германского периода его жизни.
Он нажал кнопку окончания хода. На экране появилась надпись: «Чужие: скрытые передвижения». Послышалось невнятное шебуршание, шепоток, где-то закрылась дверь. Потом раздался выстрел, и зеленая капля плазмы, пролетев через экран шлепнулась под ноги Таньки Шалимовой. Зэндер, стоявший с ней рядом, развернулся и выстрелил во тьму из винтовки. Где-то на границе зрения пуля попала в Серого Большеглазку. Серенький пикнул и скорчился в траве под забором. «Ну ты даешь, Зэндер! – возопил Полковник. – Сам Ворошилов не стрельнул бы лучше…»
За следующий ход он потерял и Шалимову, и Краузе. Иван Кемп подобрал винтовку русской подруги и погиб, мстя за нее и за Брест. В могилу с собой Иван унес инопланетника – ужасного Дырявого Нетопыря, прятавшегося за живой изгородью. «Ого» – думал Полковник. – «Если уже сейчас появляются такие монстры, дело мое плохо».
Еще одного Сероглазку окружили оставшиеся в живых де Февре, Херовато и Зэндер. Время солдат кончилось. Владик нажал на кнопку окончания хода. Загнанный в угол инопланетник открыл огонь по де Февре и попал. Де Февре ответил и промахнулся. Инопланеткик попал еще раз.
– Гад… – прошипел Владик.
Враг скрывался между сараев слева от самолета и, похоже, не собирался сдаваться в плен. Херовато уже целился в него из ручной ракетной установки. Огненная капля выжгла траву на десяти компьютерных квадратах и разорвала стены двух сарайчиков. В эпицентре пожара стоял невредимый враг с Тяжелой Плазмой в миниатюрных ручках. Сегодняшний день не был, видимо, днем икс-комовца. Все инопланетники в блюдце были при Плазмах. И к тому же кащейски бессмертны. Зэндер прикончил глазастого тремя выстрелами в упор. Комуто Херовато направился дальше. Он прошел за угол по горящей земле, немного опалив пятки, вышел из-за стены кустов и увидел тарелку. Она лежала между двумя мокрыми сараями и потихоньку дымилась. Люк был открыт. Луна вышла из-за облаков, и крыша тарелки засверкала и будто зазвенела в тишине чистыми серебряными плиточками. Комуто Херовато застыл в изумлении. У него кончилось время…
– Ты знаешь, – Славка поставил на музыкальную колонку кружку с кофе. – Все дело в том, что если б я захотел, я бы нашел и работу и деньги. Я бы даже снова начал писать, если бы захотел.
– Понятно, эка невидаль! – сказал Владик и, подув в кружку, отхлебнул. – Если только захотеть, можно в космос полететь.
– Ни хрена тебе не понятно, – сказал Славка. – Чтобы захотеть, нужно переменить жизнь.
– А чтобы переменить жизнь, нужно этого захотеть, правильно?
– Именно так. Выходит замкнутый круг… Вечная кошка, играющая с хвостом.
– Что-то об этом я уже читал. Еще в школе, кажется. Был в прошлом веке такой то ли писатель, то ли гончар, так вот он написал книжку «Облом». Все тоже очень убедительно, до такой степени убедительно, что просто ваще. Понимаешь? Короче, все они там обломались, а главный герой так и не женился.
– Дедушка Крапивин примерно то же самое мне как-то сказал. Талант, говорит, это только часть дарования. Нужно еще уметь работать. Но дело-то вовсе не в том. Просто у меня нет тем. Все темы остались в России, там сейчас всякие страсти, путчи, забастовки, кризисы, а у нас… Что у нас? Ни хрена у нас нету.
– Евро вот вводить собираются… – сказал Владик.
– Верно. А еще вчера в Баварии старикан какой-то за рулем копыта отбросил. Перевернулся, а в него две машины сзади влупились. В общем, по всем каналам на первом плане фотка веселого старого пердуна Циммермана, каким он был при жизни. Работенка для журналистов.
– У меня нет телевизора, – сказал Владик.
– Правильно. У меня, в общем, тоже нет. Стоит этот маленький, ну ты его видел, в сортире, вот я его и смотрю иногда. По нужде, так сказать.
– Я, кстати, его тоже как-то у тебя смотрел. Только я тогда не понял ни фига: он у тебя что, автоматически включается, когда на очко садишься?
– Это ты путаешь что-то. Это ты, наверное, не у меня смотрел. Я, в общем, о другом. Я о темах. Вот если бы в Россию вернуться… Только не вернусь я в Россию. Нас и здесь, как говорил рыжий кот, неплохо кормят.
– Кто тебя здесь кормит?
– Страна. Она мне по крайней мере квартиру оплатит, когда меня совсем прижмет, и на вермишель денег даст. Вот еще поголодаю да поворую, а потом, видимо, не выдержу и в социал пойду. В ножки кланяться.
– Ну ты идиот! – воскликнул Владька. – Вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, ты себе создаешь проблемы. Нет денег – пошел нахуй работать. Нет работы – вали в собес. Получай свой вшивый социал и гони отдыхать в Амстердам, как все нормальные русские немцы делают. Ты же, действительно, какой-то дубом трахнутый.
– Я тебя тоже очень люблю, Владик, – сказал Славка.
– Ну и дурак, – ответил Владик.
– Ну и играй дальше, – сказал Славка.
– Ну и хавай свою лапшу, – сказал Владик.
– Не лапшу.
– Ну вермишель.
– Суп, «Шнурки Гагарина».
– Тем более.
Они замолчали. Закончился ход инопланетян.
– А в общем-то, если разобраться, лажа все это, – сказал Славка. – Пустые словеса. В моих идеальных условиях можно сотворить из жизни, из этой пустой, раздавленной самосвалом жестянки все, что сердцу (или там печени-селезенке) понравится. Просто я, Славка Виноградов, чересчур безвольный человек. Я бы даже сказал: все мы тут такие, одинаково безвольные. Вольные давно уже перебрались либо в Америку, либо в Берлин. А мы сидим в гребаном Киле, думая, что вылезли из своих Жоподрищенсков и Пиздопропащенсков за границу, и зарабатываем язвы желудка, играя в компьютерные игрушки.
Он стал есть суп, мыча между глотками какую-то песенку.
Израненный Марсель де Февре добил последнего, получокнутого уже, инопланетянина, выбежавшего на него из тьмы, и миссия закончилась. Самолет повез на базу образцы внеземной техники и воинов икс-кома – героев дня. Владик перевел дух и засмеялся.
– А я ведь их сделал! – сказал он.
Компьютер произвел Зэндера в ефрейторы, де Февре отправил к санитарам, а к группе из двух оставшихся солдат пришлось срочно вербовать добавку (добавка – хорошее слова времен пионерских лагерей и школьных обедов).
Радары обнаружили третью тарелку, которую Владик благополучно сбил, но не стал лететь на место ее падения. Новобранцы на склады еще не поступили, и не стоило рисковать двумя оставшимися.
За стеной комнаты слышалась разновидность немецкого попса, называемая здесь почему-то фольклором. Владику показалось, что эту слабоумно-веселую песенку об Альпах и Шварцвальде он уже где-то слышал.
В лабораториях были изучены останки Серых Большеглазиков и Дырявого Нетопыря.
– Владька.
– Да.
– Ты случайно не знаешь, куда запропостился Артем?
– А что?
– Да так… Два месяца назад он просил у меня денег взаймы, говорил, что если восемь сотен не достанет, ему отключат телефон и электричество, а потом вообще из квартиры погонят. Я тогда еще на фабрике этой придурошной работал, и у меня у самого не жирно было, я ему не дал. А через пару дней, когда позвонил ему, мне сказали: «Kein Anschluss unter dieser Nummer»*. С тех пор я о нем ничего не слышал.
– Совесть мучает? – спросил Владик.
– Да не то чтобы совесть… но и она тоже. Просто интересно, куда он запропал.
– Куда-куда. В Африку уехал.
– Я серьезно.
– И я. Какая-то фирма предложила ему там работу на два с половиной года, вот он и смылся, то ли в Намибию, то ли в Зимбабве. Теперь, наверное, с негритянками живет, по-хранцузски парлякаить.
– Забавно, – сказал Славка.
– Пойду Ленку еще раз поищу.
– Не найдешь.
– Да пошел ты со своими приколами. Можешь пока за меня продолжить. Тут инопланетники вроде базу в Австралии организовали, пресечь бы нужно.
Владик вышел из комнаты и снова попал в расейский предбанник с пятью дверьми в разные стороны. Налево пойдешь – коня потеряешь, направо – себя. Он пошел прямо и заглянул в туалет – пусто, только за наклонным окошком в темнеющем небе золотится освещенная прожекторами крыша ратуши, да рядом с ней луна, круглая, как яблоко. Абрикосовый запах жидкого мыла.
Включился телевизор в углу и стал говорить про температуру в Белграде. Владик закрыл дверь в туалет и направился в кухню. Он проходил мимо пустой комнаты, где Славка хранил старые матрацы на случай многочисленных гостей, которых у него давно уже не было, и кучу зеркал. Он придумал однажды устроить из этой комнаты зеркальный зал, но не вышло: многие из зеркал были очень тяжелые, а бумажные стены этой старой конуры не держали шурупов. Владик заглянул в комнату. У стенки на желтом в крапинку матраце сидел усатый толстяк и курил трубку.
– Guten Tag, – сказал Владик, опешив. – Was machen Sie denn hier?*
– Чё, фашист что ли? – спросил мужчина. – Гитлер капут.
– Я не фашист, – ответил Владик.
– А чё бля по-фашистски разговариваешь?
– Да так, думал, Вы немец.
– Я партизан, – сказал мужчина.
– Понятно, – сказал Владик и закрыл дверь.
Пидор! – подумал он, открыл дверь в кухню и огляделся. Стаканчик из-под йогурта исчез, вместо него на столе стояла кастрюля со «Шнурками Гагарина». В кухне была еще одна дверь – в комнату, где раньше жил Володька (он переехал потом в Гарден, на другую сторону фьорда). За дверью кто-то плакал. Ребенок что ли. У этого Славки вечно все не как у людей: то партизаны, то дети. Он вошел в комнату. Пусто. Вернее было бы сказать, что комната заставлена какими-то шкафами со старинными дубовыми колоннами, тумбочками без ящиков и снятыми с безвестных стен книжными полками, но так как все это не имело никакого отношения к жилой комнате, то все считали ее просто пустой. Пусто.
Странно, подумал Владик. На улице, наверно, плачет, или у соседей снизу. У них, кажется, есть ребенок…
Я не фашист... Назвали фашистом, а мне неприятно. Хотя я прекрасно знаю, что я не фашист.
Слова имеют гораздо большую силу, чем мы себе никогда не представляли. И если я когда-нибудь скажу: все, что я вижу – лишь сон китайской бабочки, то рано или поздно это окажется именно так. Может быть, это будет даже мой собственный сон – личность того, кому все это снится, не имеет значения. Хотя было бы значительно прикольнее, если бы это был я сам.
– Слушай, Славка, – спросил Владик. – Что там у тебя за мужик сидит, с трубкой?
– Где?
– Да в зеркальном зале твоем.
– Бог его знает. А что, действительно, сидит?
– Сидит.
– Ну пусть. Пусть посидит. Главное, чтоб квартиру не пожег.
– То есть как? Ты не знаешь, кто это?
– Откуда?
– Что ты меня спрашиваешь, откуда? Ты должен знать, а не я, это твоя квартира, в конце концов.
– Представляешь, они, уроды, на твою базу напали. А на базе всего пятеро солдат и горы оружия. Бойня будет… Мир, созерцая ее, поседеет от ужаса. А затем окончательно сойдет с ума от радости.
– А как там мои старые боевики?
– Твоим боевикам скоро смертушка привидится. Только без косы, а лысая, как Серый Большеглазик.
– Ты мне брось ветеранов портить. Уж лучше новичков.
– Да я стараюсь.
– Ты мне, Славка, ответь на один вопросик, – сказал Владик. – Ты когда в последний раз какую-нибудь книжку прочел?
– Чего тебе вдруг приспичило?
– Так. Смотрю, ты вроде играешь постоянно.
– А ты знаешь, для чего я всю жизнь читал книги? Чтобы забыться. Теперь я играю. И теперь забыться удается лучше, чем при чтении книг.
– Но так ты никогда не станешь писателем. На хуй тебе писать, если все, что надо, уже написано двоичным кодом.
– Правильно. И каждый раз, когда я это понимаю, я ухожу от этого понимания в компьютер.
– А чего ж ты тогда жалуешься?
– А ничего. – Славка оторвал взгляд от монитора и посмотрел на Владика. – Пошли еще кофе выпьем.
– Пошли.
18-го января 1999 года была произведена первая лазерная винтовка. Ею был вооружен Зэндер. Небесный Воин-1 отправился на очередную миссию. На «месте встречи» в 12 часов 23 минуты пополудни оказались: четверо новобранцев, один солдат, имеющий за спиной одну миссию, и трое, побывавших в четырех: Оливер Зэндер, Комуто Херовато и Марсель де Февре… «Тройка моя героическая. Не подведете батьку, правда? Впрочем, все равно сдохнете недели через две. Ну, через три. Все мы там будем». Правда, Полководец никак не расчитывал на то, что первым сдохнет Зэндер – его бравый ефрейтор. Но тот предал невысказанные надежды на то, что бравый ефрейтор, возможно, продержится дольше трех недель. Подставился, идиот, громко закричал, свернулся калачиком и сдох после того, как укокошил двух Cерых Большеглазиков, искавших что-то на берегу ледяного озера рядом с городом. За ним на берег выскочил новобранец Мария Воронин, и ему (либо ей – американцы, делавшие игру, видно, не слишком шарят в родовых окончаниях русских фамилий) посчастливилось завалить Красного Сверчка*, висевшего над озером…
– Помнишь, я сказал, что не вернусь в Россию?
– Что-то припоминаю.
– Я не вернусь туда не потому, что меня там никто не захочет кормить. Я не вернусь, потому что в мою Россию мне уже не вернуться никогда.
– Да я понимаю, понимаю…
Комуто Херовато был направлен туда, где из окна дома стреляли. По улице, хватаясь за головы, в панике бегали люди в черных штанишках и белых юбочках. Комуто Херовато вошел в дом и увидел, что в нескольких шагах от него висит в коридоре Красный Сверчок. Комуто Херовато выпустил в него три заряда. Все три попали в цель. Сверчок с криком грохнулся обпол. Херовато прошел в коридорчик, чтобы найти того, кто стрелял из окна, но на пути у него некстати встал человечек в черных штанишках. Человечек панически держался за голову (создатели игрушки, видимо, только так и представляли себе гражданскую панику) и, по всей вероятности, не собирался отсюда уходить.
– Ну елки-палки! – воскликнул Полковник. – Ну вот как встанут, придурки, у входа, так ведь ни пройти ж ни хера, ни проехать!
Комуто Херовато переложил лазерную винтовку в правую руку, развернулся и пошел искать другой вход в комнату, из окна которой кто-то хладнокровный размеренно палил по мирному населению Земли.
За стеной играла этакая рок-музычка без претензий. Владик тряхнул головой. Ему неожиданно показалось, что поют по-русски.
– Слышь, там за стеной кто у тебя живет?
– А мне почем знать? Там за стеной уже другой дом, я никогда не видел тех, кто там живет.
– Они вроде русскую музыку гоняют.
– Это может быть. Хотя вряд ли, просто кажется. Мне когда-то в одной песне «Einstuerzende Neubauten» тоже русская строчка чудилась, пока я не достал текста.
Они пошли по коридору.
– Ну показывай своего мужика с трубкой! – сказал Славка, открывая дверь в зеркальный зал.
В комнате было пусто. Совсем пусто. Не было ни матрацев, ни зеркал.
– Ни хуя нету, – подытожил Славка и закрыл дверь.
– Как ни хуя?! – воскликнул Владик. – Тут же хотя бы матрацы эти твои должны быть, а их нет.
– Ну нет так нет.
– Нет, ты мне скажи, ты хозяин этой квартиры или нет, знаешь ты вообще, что здесь происходит, или нет?
– Нет, не знаю. Нет, не хозяин. Примерно неделю назад я понял, что не я здесь больше хозяин.
– А кто?
– Кто-кто – Дед Пихто. Соловей Разбойник. Или Камышок.
– А он кто?
– Конь в пальто.
– Пидорас ты, вот кто, – разозлился Владик.
Они вошли на кухню. У соседей внизу (или за дверью Володькиной комнаты?) плакал ребенок. Приснилось что-то маленькому, подумал Владик. Мы ему приснились. Сон не китайской бабочки, а немецкого младенца. Только вот почему мы все еще существуем, если младенец уже проснулся? Раз приснившись, сны получают самостоятельность, и всем нам уже наплевать на младенца?
– Хочешь йогурта? – спросил Славка.
– Да не очень. Но все равно давай, – сказал Владька.
Славка достал два стаканчика и протянул их Владику:
– Тебе какой, малиновый или банановый?
– Мне бы ананасовый, но, если нет ананасового, то возьму малиновый.
– Пыжалста.
Владик распечатал йогурт. Славка развалился в кожаном кресле, задрал ноги на мраморную столешницу потрескавшегося кухонного стола и задумался.
– Тоску ты на меня навел, презренный. – Сказал он. – Потереть бы все эти игрушки, чтобы никакого соблазну не было. Тогда и работать можно. Да только тереть жаль. Тоска. Вот и Камышок снова хандрит.
– Где?
– Не слышишь что ли? Вон в комнате, – он показал на бывшую комнату Володьки.
Владик посмотрел на дверь. За ней все так же плакал младенец.
И тут в коридоре что-то рвануло. Косяки сотряслись, и звякнули стекла. Где-то в районе туалета что-то тяжелое и железное грохнулось на пол.
Владик вскочил со стула и с озадаченным воплем «ё-моё» ринулся вон из кухни. Посреди коридора висел над полом Красный Сверчок. Владик уставился на него, разинув рот. Дверь зеркального зала распахнулась, и в Красного Сверчка ударили три луча из лазерной винтовки. Сверчок закричал почти человеческим предсмертным криком и упал, отбросив плазменное ружье. Из зала тяжело вышел человек, одетый в скрежещущий скафандр цвета хаки. От него понесло гарью, ружейной смазкой и потом. Человек остановился перед Владиком, направил на него пустые окуляры своего шлема, переложил лазерную винтовку из левой руки в правую, затем развернулся и – как показалось, недовольно – зашагал назад в зеркальный зал.
Владик вернулся в кухню, плечом закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Славка говорил что-то о грозе. По подоконнику и впрямь стучали капли ночного дождя. Над ратушей сверкнула молния. Прогремел гром.
– Что это было? – спросил Славка.
– Комуто Херовато, – произнес Владик.
– М-да, – сказал Славка, задумчиво глядя в открытое окно на освещенную прожекторами ратушу. – Кому-нибудь сегодня наверняка хреново.
Владик понял, что все еще держит ладони у висков, запустив пальцы в волосы.
– Закрой окно, – попросил он, опуская руки.
– ОК, – сказал Славка и закрыл окно.
Стало слышно, как за стеной играет музыка.
– Комуто Херовато только что загасил Красного Сверчка, – сказал Владик.
– В коридоре?
– В коридоре.
Они помолчали, прислушиваясь к музыке.
– Туда ему и дорога, – сказал Славка. – А твой Херовато неплох, неплох, накачал ты его. Его теперь, чтоб убить, в клочья разорвать надо. Здоровья, как у слона.
– Ничего не понимаю.
Славка не ответил. Он доел йогурт и зашвырнул пластиковый стаканчик в пакет с мусором. Владик отошел от двери и сел на стул. Пахло азоном. За стеной жалобно орал Шевчук:
– А я вчера похоронил Камышка…
На кухню из коридора, распахнув только что закрытую дверь, выбежал высокий старик с бородой и в льняной рубахе с вышивкой на груди.
– Пахать пойду, – сказал он, обращаясь к Владику. – Земля ждет.
– А Вы, собственно, кто? – спросил Владик.
– Подобные вопросы меня смешат, молодой человек, – сказал старик. – Я Виктор Пелевин.
– Так тот вроде без бороды, – удивился Славка.
– Тот без бороды, а этот с бородой, времена сейчас тоже другие, все более виртуальные. Вообще, я не имею точной классификации насчет того, кем я на самом деле являюсь.
– Вы что же, продолжаете традиции русской виртуальности? – спросил Славка.
– Вообще, в русской культуре было очень много традиций, и куда ни плюнь, обязательно какую-нибудь продолжишь.
– Что верно, то верно, – сказал Славка.
Пелевин откашлялся в коричневый кулак, вынул из-за спины саблю и с криком «за матушку Русь!» скрылся в бывшей комнате Володьки.
За стеной вскрикивал Макаревич:
– Шпок! Новый Камышок!…
Владик сказал:
– Слушай, Славка. Давай наконец кофе.
– Давай кофе, – пожал плечами Владик, встал и налил в кофеварку воды. – А ты пока каталог посмотри. Может, заказать чего захочешь, так и я, авось, почитаю.
Он кинул Владику каталог русских книг.
– Там разве путное что-то бывает? – сказал Владик, с опаской взглянув на дверь в коридор. За дверью что-то шипело и пищало. – Ну вот например: «льготные книги», – прочитал он. – Ну что хорошего может продаваться под таким заголовком? «Марианна» в трех томах да «Виртуальная реальность для школьников и начинающих пользователей» – это еще в лучшем случае. Причем в последней книге подразумевается, что школьники уже никакие не начинающие пользователи. Или вот «Делайте ЭТО правильно. Справочник грибника», странное название. «Типичные ошибки малого бизнеса». Не нужно?
– Что мне малого? Мне большого нужно, – Славка снова сел, глядя в окно. Заскрипела и забулькала кофеварка. – Дальше.
– «Как стать умным».
– Ну, это нам уже поздноватенько.
– «Практический курс экстрасенса: вы узнаете, как достичь нравственного совершенства, найти духовного наставника, обрести дар ясновидения, яснослышания и яснознания…»
– И яснобздения… Этого добра у нас в достатке, дальше.
– «Азбука вязания!»
– Руководство мента по поимке преступника? Ну-ну…
– Мечта Шурика сбылась: «Энциклопедия тостов». Еще чья-то мечта: «Сексуальное питание».
– Интересно. Что они имеют в виду?
– Что имеют, как говорится, то и введут. Или вот: «Как правильно голодать».
– Не надо. Кофе готов.
– Я же говорил, что здесь ничего интересного.
– Не читайте за едой постсоветской прессы и литературы. Это приводит к несварению желудка. С сахаром?
– Да. Слышь, за стенкой «Секрет» вроде играет. Кто-то его все еще слушает. Ты случаем не знаешь, отчего они развалились?
– «Секретик»? Да распался после того, как Леонидов в Израиль укатил. Ребята выпустили еще пару альбомов без него, а потом расползлись по обочинам, стали лажу гнать. Сам Леонидов делает сейчас какие-то сольники, тоже полное говно.
– В Израиле что ли делает?
– Нет, что ты. Он вернулся давно. И Казаков вернулся.
Он выпил сразу пол кружки кофе и вспомнил, что герои Горького в «Матери» постоянно говорили о революции и совершенно ничем не занимались. Чтобы хоть как-то скрасить их беседы действием, Горький заставил их пить чай. Они у него постоянно кипятили самовар и прихлебывали из чашек и кружек.
– Смотри, что у меня есть, – сказал Славка, залазя в подвесной шкафчик для посуды. – «Прима» с Украины. Или, как сейчас говорят, из Украины. Хочешь сигаретку?
– Давай, – сказал Владька.
Он медленно потянулся к красной пачке, достал сигарету и закурил, разглаживая полупустую смятую пачку. На ней было написано: «Прима». «Курiння шкодить здоров´ю».
Славка снова сел в тень у окна и, положив подбородок на руки, стал глядеть на ползущую в тучах над ратушей луну.
– Настоящая «Прима», – сказал Владька, смакуя сигарету и прихлебывая из кружки. – Хотя и украинская. Шкодит, значит, здоровью… Помнится, я курил «Приму», когда жил летом 95-го в Свердловске, вернее в пригороде, в поселке Шарташ. Это, наверное, самые счастливые месяцы у меня в жизни были. Я тогда бросил университет, по ночам работал в милиции, а днем гонял на яхтах с «Каравеллой». Крапивин был уже старенький, в отряде появлялся раз в столетие. Я снимал комнату два на два у совершенно глухого старика. Сoртир – на улице. Там же – крыжовник и капуста. В ста метрах от дома – шарташский пруд, вода там постоянно цвела, но я все равно купался по вечерам. Знаешь, когда солнце такое – красное-красное и низкое, и дорожка на волнах, и розовые облака на синем небе. Лежу на траве, смотрю на еле заметную волну, два комара гудят над головой, становится прохладно… Когда я ночевал дома, а не на «объектах» с газовой пушкой, я просыпался с воробьями, стучавшими в окно, готовил чай и выходил на веранду, чтобы выкурить первую сигарету «Примы». У меня не было денег на «Кэмэл» там какой-нибудь или на «Мальборо», да и поселок мой не располагал к курению «Кэмэла», поэтому я курил «Приму». И это были самые лучшие сигареты на свете. Иногда ко мне заезжали мальчишки из «Каравеллы», и тогда мы боксировали в перчатках, которые оставил в моей комнате прошлый жилец. На веранде всегда пахло сеном. Хотя старик мой не держал ни лошадей, ни сена. А я писал рассказы. У меня тогда быстро шло дело. И брали рассказы охотно… Знаешь. Если бы я снова попал в тот год, год моего отъезда из России, я бы все сделал не так. Я бы лучше поехал в Москву, в литинститут. А в Германию – так, на каникулы. Если бы это только было возможно, вернуться в тот год… И ведь это возможно, правда?
Ему никто не отвечал.
Тусклая лампочка освещала угол кухни, холодильник, часть стола, двери. Конечно же, в кухне больше никого не было. Из-за холодильника взлетела муха и уселась на кастрюлю с супом. Из мусорного пакета понесло вдруг протухшей рыбой, рыбу он ел уже недели две назад. За окном шел дождь и светилась крыша ратуши.
А был ли Славка? Владик вздрогнул от прикосновения мухи к плечу. Не было никакого Славки. Согнал муху. Когда-то была такая девочка, ее звали Славка. Славяна то бишь. Но она не имеет ко мне теперь никакого отношения. Я уехал в Германию, она осталась в России. Вышла замуж. Скоро, наверное, детей рожать начнет, в детский сад их водить. Зачем уехал? Зачем осталась? Зачем?…
Он задушил сигарету в пепельнице и побрел прочь из кухни.
Над землей плыла луна. Марсель де Февре и Комуто Херовато были одновременно произведены в лейтенанты. В лабораториях был изучен двигатель инопланетных тарелок, работающий на элериуме-150. Компьютер предложил строить новый тип самолета-космического корабля, используя для его двигателя базу движка инопланетян. Оставалось ждать теперь окончания возведения ангара под новый корабль. Был заказан еще один десяток инженеров, увеличено количество спальных мест на базе икс-кома, а все ученые в лабораториях были кинуты на новый тип бронежилета, частично укрывающего солдата от плазменных плевков. Была возведена психолаборатория. Некоторые, особенно способные, солдаты проходили теорию психической атаки…
Марсель Де Февре и Комуто Херовато сидели в засаде за кустами. Где-то сзади их прикрывал Отто Шрёдер. Впереди среди сарайчиков и кубиков спрессованного сена намечалось подозрительное движение. В самолете сидел первый в икс-коме психовоин, наблюдающий за полем боя через камеры в шлемах остальных солдат. Инопланетяне давно уже практиковали психические атаки. Ни с того, ни с сего люди вдруг ударялись в панику или – еще хуже и непонятнее – переходили на сторону противника. И это было обиднее всего. Вчера еще солдат был другом и одним из лучших бойцов, а сегодня он вдруг открывает пальбу по своим, и его приходится убивать, уничтожать, гнаться за ним по пятам, уже безоружным, чтобы выстрелить в спину. Если не выстрелишь, он найдет тебя, подкрадется и всадит нож в подзатылок по самую рукоять. Бывало уже и такое.
Страшно хотелось есть. В желудке что-то гудело и щелкало, как на электрической подстанции. Хоть волком вой.
Впереди, в простенке между открытой дверью и окном сарая показался Красный Сверчок. Он висел неподвижно и открыто, как будто был уверен, что ему ничто не грозит здесь, на этой планете, что он преспокойно свершит свои гадости, соберет пробы и, довольный, улетит к себе на Марс получать тринадцатую зарплату. Херовато прицелился. Сверчок был виден как на ладони, красненький, с черными косточками, глядящими из растегнутой мантии, непонятно как держащийся в воздухе. Херовато удобнее взялся левой рукой за приклад винтовки и положил палец правой на спуск. Сзади раздался страшный крик Отто. Херовато выстрелил и промазал. Сверчок нырнул в дверь сарая. Комуто Херовато и де Февре развернулись и увидели, как огромный – черный, как деготь – Упырь* поднял Шрёдера над землей и высасывает его голову из шлема.
Где пропадает психовоин? – успел подумать Херовато, стреляя в Упыря. Лазерные стрелы попадали в броню, а Упырь продолжал поглощать все еще трепещущего Отто Шрёдера. Комуто Херовато закричал, поливая чудовище лазерными лучами. Де Февре вдруг пропел – детскую, наверное – песенку на каком-то неизвестном Херовато языке:
– Heie, hei, dit Jungen es min.
Mearen kumt din Vaader Finn
Me di Mann sin Haud.*
– Ты чего? – удивился Херовато, продолжая стрелять.
– Да так, стишок моей бабушки, – сказал Марсель, целясь в глаз Упырю.
Бесполезно все это, подумал Комуто Херовато. Но тут Упырь вздрогнул, откинул Отто за цветущие яблони и, выставив вперед клешни, застрочил плазмой в сторону де Февре и Херовато. Они пригнулись, но в тот же момент поняли, что Упырь стреляет не по ним. Позади, у сарайчиков, закричал Красный Сверчок, разрываемый плазмой на части, рассыпающийся на косточки. Убив Сверчка, Упырь поднял клешню к тому месту, где у человека, возможно, находится висок, и, прошив себя насквозь, рухнул в траву. Земля дрогнула. Трава покрылась желтым гноем.
– Уф. – Сказал де Февре. – Психовойна…
Комуто посмотрел за спину: там, всего в нескольких метрах от них, валялась груда почерневших косточек.
– Ты мне вот что скажи, Марсель, – сказал Херовато, устраиваясь в засаде поудобнее. – На каком языке говорила твоя бабушка?
– На немецком. Да и сам-то я в Германии родился. Даром, что француз по национальности. Я Францию мою увидел, только когда мне семнадцать годков стукнуло.
– А чем до этого занимался? В Германии, я имею в виду.
– Полы в детских поликлиниках растирал.
– Понятно, – сказал Комуто Херовато и улыбнулся. – А я трактористом. В колхозе, – он взглянул себе на запястье. Часы показывали полночь. По-волчьи хотелось есть.
Он подумал, что надо хотя бы найти Камышка. Все лучше, чем вести разговоры с самим собой. Он вышел в коридор и открыл дверь зеркального зала. Включил свет. В углу на матраце сидело странное существо неопределенного пола и курило. То ли мальчик, то ли девочка. Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка лет двенадцати-пятнадцати.
– Привет, – сказал Владик.
– Здорово, – сказало существо.
– Ты кто? – спросил Владик.
– Я? – удивилось существо. – Я Чертенок.
– А что ты тут делаешь?
Существо посмотрело на свою сигаретку, пыхнуло ею и ответило:
– Куру.
– Ах вот оно что, – Владик понимающе кивнул.
Он сел на матрац рядом с Чертенком и посмотрел ему в лицо. Темные глазные впадины то ли от синяков, то ли просто от недостатка света в комнате. Надо бы поставить сюда лампочки посильней, подумал Владик, а то приходят гости, а ты их рассмотреть толком не можешь. Чертенок был одет в синий спортивный костюм, заляпанный грязью и разорванный на горле. Длинные волосы слипшимися сосульками падали на плечи. Чертенок взял одну сосульку пальцами и, запихнув ее в рот, пожевал.
Девчонка, решил Владик.
Та курила короткими нервными затяжками и, не отрывыясь, смотрела на косо висящую под потолком лампу.
– Чего молчишь? – спросил Владик.
– А ты?
– Я жду, когда ты что-нибудь скажешь.
– Зачем?
– Чтобы поговорить.
– Так говори.
– Хорошо. – Владик поморщил лоб и спросил: – Как тебя зовут?
– Чертенок.
– Это я уже слышал. А по правде?
– Дурак. Меня по правде все так зовут.
– А что ты здесь… М-да… А как ты сюда попала?
– Не попала, а попал. Я Чертенок, это слово мужского рода.
– Все равно. – Владик пригляделся к Чертенку, тот был, вроде, и на мальчика похож.
– Нет, не все равно, – Чертенок сделал последнюю затяжку и бросил окурок о стену. Полетели искры. – Знаешь… если ночью, когда совсем темно, окурки кидать о стены в парадняке, то получаются такие маленькие фейерверки… У тебя дверь была открыта. Кто хочешь может зайти.
– Ну тогда скажи хотя бы, где ты живешь?
– А я нигде не живу. Я вокзальный Чертенок. Но сегодня меня менты с вокзала выгнали, на улице дождь идет, да еще мальчишки гоняются. В постель затащить мечтают. Губу раскатали.
Владик мотнул головой. Все-таки девчонка. Черт знает что. Зверушка.
– А ты вообще почему по-русски говоришь? – спросил он. – Я что-то ни разу не встречал на возкалах русских бродяжек.
– На каком научили, на таком и говорю, – Чертенок надул губу и отвернулся.
– Ладно тебе. Не обижайся.
– Я и не обижаюсь. – Чертенок снова повернул лицо к Владику и блеснул глазами из-под волос. – У тебя курить есть?
– Есть, – сказал Владик. – «Прима». Был «Вест», но кончился. Принести?
– Неси. Курить охота.
– Сейчас, – Владик вскочил с матраца и пошел в кухню.
– Ты только недолго, а то я уйду, – сказал ему вдогонку Чертенок.
– Уж постараюсь, – ответил Владик и прикрыл за собой дверь.
Когда он вернулся, Чертенка уже не было. Ушел, решил Владик. Или ушла. Он закурил сигаретку и сел в углу на место Чертенка. Матрац был еще теплым.
Владик курил, закрыв глаза.
Сон китайской бабочки о спящем немецком младенце.
Владик затянулся в последний раз и швырнул бычок об стену. Тот взорвался снопом искр, как маленький фейерверк.
– Вали их! – кричал де Февре. – Марш, вперёд, ура Россия! Лишь амбиция была б!
Он летел над снегом сквозь перекрестья лазерных лучей и плевков плазмы и валил одного за другим Красных Сверчков, Упырей и Летучих Нетопырей. За ним летели Круг, Жопоридзе и Боб Трассет.
На востоке лежала огромная пятиуровневая летающая тарелка, сбитая три часа назад. Основные бои проходили там, внутри. Четверка де Февре расчищала восточный склон большого холма, кишащего инопланетной нечистью.
Комуто Херовато, поддерживаемый огнем автоматического самоуправляемого плазмоблюдца, основал Западный фронт на другом склоне.
Японец сбил на лету Красного Сверчка, передернул затвор плазменного ружья, включил движки на скафандре и взлетел над снежной пустыней. Плазмоблюдце послушно поднялось следом. Паря над землей, они зигзагами спускались к подножию холма, где из-за небольшого камня кто-то пять минут назад стрелял из дискобластера.
Японец ускорил двигатели, вылетел к камню и нос к носу столкнулся с Серым Большеглазиком. Огромные глаза с черными ресницами смотрели на него испуганно и доверчиво.
– Ну что? – сказал Комуто. – Кончилось ваше время!
Он рассмеялся и выстрелил из ружья прямо промеж глаз инопланетянина. Большая голова лопнула, взорвалась, и на снег шмякнулось маленькое голое тельце. Длинные серые пальцы еще подергивались некоторое время на рукоятке дискобластера.
– Кто с плазмой на нашу Землю придет, тот от плазмы, как говорится, и того… – Констатировал Комуто, стирая со стекла шлема розовое желе.
Над снежной пустыней свистел ветер. Где-то за холмом слышался глухой и далекий треск выстрелов. В такие минуты тишины становится почему-то особенно грустно. Ты вдруг осознаешь, что где-то совсем близко к тебе живут чужие люди, которых ты никогда в жизни не увидишь, но можешь услышать, как петухи кричат в их огородах, и можешь вдохнуть запах шашлыка, который люди жарят в маленьком мангальчике на деревянной веранде с цветами. Их дети ездят в школу на автобусе и на пути от автобусной остановки до класса покупают жевачки и стеклянные кораблики в розовом автомате с клоуном. Они одеты в цветные курточки с капюшонами, а на их ранцах переливаются в свете утренних фар люминисцентные полоски. Тебе никогда не стать таким ребенком с крошечным зайцем в кармане и жвачкой в зубах. Какое там! Тебе никогда в жизни не хватит сил уже даже просто на то, чтобы вернуться в свое собственное детство с пионерскими кострами и целованиями с девчонками в подвалах небоскребов. Маленький японский октябренок Комуто под золотой сакурой давно уже исчез в сталинских застенках прошлого. Тебе давно уже даже перестала сниться Родина. Ты – просто содат икс-кома, вдигающийся вперед к ста временным единицам и ординарной смерти где-нибудь на Марсе. И больше ты никто. Киллер Херовато, обвешанный смертью от шлема до пят, окруженный смертью, сеющий смерть. Больше в жизни не осталось ничего, кроме смерти во всех ее проявлениях. Да еще, разве что, кроме тоски, той самой, застарелой, азиатской – бесконечно бессмысленной и бесконечно безысходной.
В ямке под камнем что-то завозилось, в нее с краев посыпался снег, и Комуто навел было ружье на горку появившегося тряпья, как из тряпья выскочил маленький белый комочек и осторожно пошел вниз, проваливаясь лапками в снег.
Кошка? – подумал Комуто.
– Брысь! – сказал он.
Белый комочек, видно, только того и ждал: подпрыгнул на полметра вверх и стрелой понесся к озеру внизу.
Заяц, решил Херовато.
Плазмоблюдце затарахтело, затряслось и стрельнуло. Плевок зеленой плазмы метнулся и навесиком упал рядом с летящим по снегу белым комочком.
– Эй! – крикнул блюдцу японец. – Не шали!
Блюдце снова затарахтело и обиженно отвернулось. Комочек бежал дальше.
– Рейтинг миссии испортишь, – сказал Херовато. – За каждого убитого гражданского минус десять очков. Глюк ты недоделанный.
Блюдце чуть не плакало и молча дулось в сторону.
Комуто смягчился.
– Ладно, – сказал он. – Чего уж. Может, это и не гражданский. Может, обыкновенный внутренний Камышок. Убежал куда-то снова. Пойдем дальше.
Они начали спускаться к озеру.
Над озером летал озабоченный Жук-Разносчик. Жук заметил солдата и понесся в его сторону, выставив вперед длинный хобот, набитый бактериями.
Комуто Херовато присел на колено и выстрелил. Жук-Разносчик молча рухнул вниз, пробил лед и закачался на волне огромным пузом кверху.
– В воду, злосчастный, упал и живой уж не выплыл, багровой кровью окрасил болото, и вздутый, с кишками наружу, долго еще труп героя у берега горестно бился.
– Это откуда? – спросил Славка.
– Батрахомиомахия, – ответил Херовато.
Потом осмотрелся и понял, что бредит. Не было никакого Славки. И не было Батрахомиомахии. Были лишь снега северного полюса и серебристый корабль икс-кома вдалеке. Глупое плазмоблюдце маленькой лапкой трогало воду в озере.
Комуто прицелился в солнце и выстрелил. Он долго ждал, но ничего не произошло. С неба не рухнули золотые осколки и не пошел медный дождь. Лишь где-то за холмами впереди стал слышен какой-то необычный треск. Комуто насторожился. Еще минута прошла в тишине, даже блюдце перестало любоваться своим отражением в воде и смотрело сейчас на холмы. А через минуту началось. В воздух с воем взлетела дюжина автодисков и закружилась над чем-то огромным, черным, с кровавыми прожилками – выползающим из-за края холма все выше и выше к небу. К небу и к маленькому Комуто, сжавшемуся на снегу посреди предательской пустоты…
Он не помнил, как он выжил. Он помнил только, как они с блюдцем сбили несколько дисков, как оставшиеся диски окружили яростно отбивающееся блюдце и расстреляли его из пулеметов. Как оно корчилось в луже жидкого газа. Как оно пыталось ползти к нему. Он помнил, как он палил в эту черную гору, двигавшуюся на него, в эту ночь, покрывающую землю, в это чудище, названное выжившими, искалеченными, ослепшими и оглохшими солдатами Гематогеном. Толстый-толстый слой бычей крови. Огромный, беспощадный и бессмертный Гематоген…
– Phol ende Uodan vuorun zi holza.
Du uuart demo balderes volon sin vuoz birenkit.
Thu biguolen Sinthgunt, Sunna era suister,
Thu biguolen Frija, Volla era suister.
Thu biguolen Uodan, so he uuola conda:
Sose berenki, sosa bluotrenki, sosa lidirenki:
Ben zi bena, bluot zi bluoda, lid zi geliden,
Sose gelimida sin.* – бормотал де Февре, складывая его на носилки…
Застрелили меня, подумал он, кажется, в один из моментов боя. Он помнил, как хлестала из скафандра кровь и как ныла переломанная в нескольких местах нога. Другой бы уже давно скончался, думал он, продолжая стрелять. А в меня создатель море жизни впихнул. Для чего вот только, знать бы… Он помнил, как кидал бомбы Жопоридзе, когда он сам уже валялся в обнимку со скончавшимся плазмоблюдцем. Помнил, что ему показалось, будто он увидел глаза Гематогена, будто они встретились взглядами, и Комуто увидел во взгляде Гематогена ту же азиатскую тоску, еще большую, чем у самого Комуто, еще более страшную, чем в самых страшных книгах Мисимы.
Они несли его на носилках. Жопоридзе хромал, поэтому лежать было очень неудобно. Голова стукалась о ручку носилок. В самолете Марсель ввел в разорванный живот Херовато электронный самоскальпель и снова стал шептать на языке своей бабушки:
– Gang uz, Nesso, mit niun nessinchilinon,
uz vonna marge in deo adra, vonna den adrun in das fleisk,
vonna demu fleiske in das fel, vonna demo felle in diz tulli.*
Они летели домой. В госпиталь. А он так хотел лететь вместе со всеми на Марс. Они полетят через два дня. Он готовился к этому все последние месяцы. Они полетят, чтобы уничтожить инопланетян на их территории. Сокрушить их мозг и сердце. Они полетят, чтобы одержать самую славную победу. Или потерпеть самое горькое поражение. Они улетят. А он останется на Земле…
Как же я невовремя ранен, думал он. И теперь меня не берут с собой. Остаюсь в больнице. В дурацком госпитале. Ничего больше не могу. Жалко-то как...
Он вышел в туалет, где пахло жидким мылом. Включился телевизор. Там говорили о какой-то войне в Косово. В России набирают добровольцев. Они не правы. Впрочем, на войне никто никогда не прав. Вот так и может оказаться, что воюешь, воюешь. Защищаешь интересы Земли и мира на Земле… Думаешь о чем-то… А на деле оказывается, что ты просто машина, набитая кровью, чтоб не сразу подыхала, и наделенная хорошей реакцией, чтобы побольше убивала. Думаешь, что незаменим, что тебя любят, души в тебе не чают, прислушиваются к твоим словам и мыслям. А на деле ты меньше, чем шестерка. Ты есть – всем наплевать, нет тебя – наплевать вдвойне…
Существо вернулось в комнату. Село на матрац и посмотрело на себя, обмотанного белым бинтом. Стало почему-то ужасно жалко себя и – вдруг, одновременно – очень страшно. Существо спряталось в угол и заплакало…
И горели невыносимые закаты, не мечтать описать которые, конечно, нельзя, но и описать которые, естественно, невозможно. И неслись по небу косматые уродливые звезды, и скакала, как на резинке, глупая круглая луна, похожая на цветной шарик из тех, что миллиарды лет назад продавались в свердловском зоопарке. И было знамение: в ужасную черную дыру неба уходил корабль икс-кома, и мир белел от ужаса и храпел запавшим язычком страха. И звезды не гасли три дня и три ночи, и луна зияла во тьме клоунской пастью из цветной фольги, раззявленной и беззубой. И Камышок стонал и плакал от беззащитности своей и одиночества. И жаловался сам себе на свою жизнь, и лез на стены, царапая их когтями и кусая зубами. Его вновь оставили одного, уехав, улетев, уплыв в далекую страну без имени и людей. Первопроходцы без Камышка. И пустота комнаты угнетала еще выжившие в нем кусочки сознания…
Камышок запищал и кинулся в коридор, а из него за кривую неприметную дверь, в чулан, на чердак, в покинутую даже пауками кладовку, заставленную пыльными картонками, грязными досками и сломанными торшерами. В разбитом зеркале он увидел себя: маленький, ссохшийся, пыльный, как картонка из-под телевизора. С длинными опустившимися ушами и с окровавленными коготками на когда-то мягких лапках. Камышок застонал и на мгновение потерял сознание. Последним, что он слышал, был разговор за стеной. Какие-то люди говорили о компьютерах и книгах.
* * *
Камышов очнулся в редакции. Он заснул за версткой завтрашнего номера. Уже сегодняшнего. Перед ним стоял компьютер. На мониторе вспыхивали и гасли звездочки. За окном трещали утренние воробьи.
Владик тронул мышку пальцем, и звездочки погасли. Черным по белому висели крупные буквы: «Какой у Вас Характер? Тест нашей газеты. Те, кто спит на животе, подогнув одну ногу, как правило, пунктуальны. Те, кто спит на спине, заложив руки за голову – приветливы, сердечны, добры. Те, кто спит на боку…» Это он уже читал. Вчера. Когда всей редакцией пили чай из электросамовара.
Тут он услышал топот ног в коридоре. Дверь распахнулась, и вошли Олег, всегда сопровождавший газету в типографию, и шофер Толя.
Мамочка, подумал Владик.
– Камыш!!! – взревели в один голос Олег и Толя. – Бляха муха!!!
– Сейчас-сейчас! – завопил Владик. – Через полчаса все будет готово. Дайте мне всего лишь полчаса!
1999 год
Примечания и переводы Михаила Шлейхера
* Doch (нем.) – отнюдь.
* «Форточка», «доска» – операционные системы: «Windows» и «MS-DOS».
* Einheiten, Ausserirdische etc. (нем.) – Единицы, инопланетяне, пассажиры, люди, человечество, свобода, равенство, право, враги.
* Серые Большеглазики, Красные Сверчки и тому подобное – здесь и далее – различные разумные и неразумные расы инопланетных существ, посещавших Землю в период существования проекта X-COM, – так сказать «народные» их названия, данные икс-комовцами.
* Kein Anschluss unter dieser Nummer. – Данного абонента не существует.
* – Guten Tag, was machen Sie denn hier? – Добрый день, что вы здесь делаете?
* Упырь – еще одно «народное» название одного из инопланетных завоевателей. Неразумная раса инопланетян, используемая Серыми Большеглазиками в военных целях. Упыри оснащены природной броней (нечто вроде улучшенного в процессе эволюции хитинового покрова), не пробиваемой пулями и лазерами, но беспрепятственно пропускающей плазму. На клешнях имеют так же искусственные, пристроенные Серыми Большеглазиками, скорострельные плазмометы. На поле боя поедают солдат и гражданское население. Кроме упырей существуют десятки прочих существ, которых не видел на Земле ни один человек, кроме икс-комовцев. Существование некоторых, довольно фантастических по кровожадности и внешнему виду, монстров не подтверждено наукой. Однако многие солдаты уверяют, что видели эти исчадия космоса и даже убивали их.
* – Heie, hei, dit Jungen es min etc. –
Хойе, хой, мальчик мой.
Вот идет отец твой Финн
С головой человека.
(верхненемецкий)
* – Phol ende Uodan vuorun zi holza etc. –
Поль и Вотан ехали в лес верхом.
Да вывихнул Бальдуровый конь стопу.
Тогда заговаривала Синтгунт и Суна-сестра,
Да заговаривала Фрийя и Фолла-сестра.
Да заговаривал Водан, который умеюч был:
Как вывих ноги, так вывих крови, так вывих сустава:
Нога к ноге, кровь к крови, сустав к суставу,
Будто склеено.
(древнесредненемецкий)
* – Gang uz, Nesso, mit niun nessinchilinon etc. –
Выползай, червь, со девятью червятами,
Из Марка да в вены, из вен да в мясо,
Из мяса да в кожу, из кожи да в эту стрелу.
(древненижненемецкий)